Куда движется время[ред.]
Предугадать будущее, почувствовать куда движется время, для писателя большая задача. Но тут есть и оборотная сторона медали… Слишком много мы говорили людям: живите во имя будущего, сегодня у нас трудности и нехватки, утешайтесь тем, что завтра всё будет прекрасно, если не для вас, так для ваших детей. Наконец, разговоры о светлом будущем приобрели характер уже откровенной демагогии и превратились для кого-то в оправдание собственной бездеятельности и несостоятельности, неспособности решать наши сегодняшние проблемы.
Нам не хватает сегодня чувства перспективы, эскизной модели будущего. Наш сегодняшний день захватывающе интересен. Вспомним, как «досталось» в разные годы поэтам Окуджаве, Вознесенскому, Кушнеру, драматургам Володину, Зорину, Розову, Рощину; прозаикам Быкову, Гончару, Бакланову, Бондареву. Критическому разносу подвергались вещи, ставшие сегодня гордостью нашей литературы, а то и классикой. Многие из тех, кто калечил жизнь и Трифонову, и Тендрякову, и Высоцкому, и самому Твардовскому, живут себе и поныне припеваючи, в полной безопасности, без всякого стыда и раскаяния. Вернулись в литературный обиход имена, по разным причинам из него выпавшие, — Бабель, Артём Веселый, Гумилёв, Ходасевич, Владимир Набоков и многие другие.
У тех, кто придумал словечко «самокопание», есть и другое любимое присловье: «Не будем ворошить прошлое». Как же не ворошить его? Какая же без этого история, какая литература? У нас перед нашей историей, в том числе и недавней, много долгов. Один из них восполнен романом Владимира Дудинцева «Белые одежды» о мрачном периоде «лысенковщины».
В истории ничто не пропадает, не теряется. За всё приходится со временем отвечать: за каждый нравственный компромисс, за каждое фальшивое слово… У наших предшественников такое историческое сознание, историческая совесть — были. Всё всплывёт со временем — слабость, твёрдость, благородство.
Нельзя, потому что нельзя[ред.]
Нравственность — категория не только личностная. Нравственным или безнравственным может быть и общественное сознание. В каждой конкретной исторической ситуации общество вырабатывает свои правила чести, свои нравственные требования и свои критерии к человеку.
Были у нас годы, когда вместо правил чести существовали правила бесчестья, в которых нравственному человеку, да ещё не скрывающему свои жизненные принципы, выжить было практически невозможно. Поэтому и погиб Вавилов, а другие лишь чудом остались живы. «Можно» и «нельзя» должны жить не только в каждом конкретном человеке, но и в обществе в целом.
Кого мы прячем? Зачем? (Из книги «Иного не дано», 1988 года)[ред.]
Одно дело — требовать правды от других, другое — самому жить по правде. Жизнь по правде требует ежедневного мужества, постоянной работы совести. Реальная жизнь неизбежно приводит к некоторым компромиссам. Потому что одержимость правдой — это вещь непереносимая. В этой нормальной жизни что-то мы должны прощать близким, в чём-то идти на уступки. Добро и проявляет себя в уступках и в прощении.
Проблема прощения и наказания, проблема суда и оправдания для нашей истории достаточно сложна. Решать её надо сообща. Мы ведь все, хотя и в разной степени, но соучастники. Были доносчики, были неправедные судьи, были садисты-следователи, были те, кто помалкивал, соглашался, голосовал за смертную казнь, исключал, славил порядки произвола и беззакония. В этом смысле виноватых очень много.
Вот журналистка «Московских новостей» Евгения Альбац извлекла на свет божий и представила нам имя следователя Хвата, который вёл дело Н. И. Вавилова, мучил его на допросах. Хват несомненно виновен. А те, кто доносил на Вавилова, разве не виновны? Те, кто давал на него ложные показания, тоже ведь виновны. Следователя Хвата не судили, но очерк Е. Альбац обнародовал вину этого человека, тем самым совершив суд истории.
Жажда справедливости накопилась за жизнь нескольких поколений, она не утолена, она жжёт людей, передаётся, неудовлетворённая, от отцов к детям. Правовое сознание народа, давно разрушенное, не восстанавливается.
Бесконечность поиска истины[ред.]
История науки даёт немало примеров, когда крупнейшие учёные являлись в то же время верующими — Планк, Гейзенберг, Эйнштейн. Конечно, они являлись не церковными верующими, но имели своё представление о силах «вне разума», о «высшем», что господствует над реальностью. Они по-своему мыслили об окружающей действительности, о душе, о смысле жизни. Немало таких учёных и в истории России — Павлов, Филатов, Любищев, Светлов…
Почему вера мирно уживается с научной практикой? Интересные суждения на этот счёт есть у Гейзенберга, Любищева. Наука у них не противоречит вере, так как последняя выносится за пределы знаний. И поскольку область непознанного практически бесконечна, вере в ней всегда достаточно просторно. Может быть, в сознании учёного наука и вера мирно уживаются именно потому, что каждая из них действует в своей собственной сфере.
Религиозные воззрения у естественников часто произрастают из удивления перед гармоничным, каким-то чудесным устройством жизни. Поразительная взаимосвязь, слаженность кроется в проявлениях всего живого вокруг, заставляя некоторых учёных сомневаться в возможностях эволюционного принципа в биологии, физике, химии, сомневаться в самой сути естественных законов, ибо не всё может быть ими объяснено, не всё укладывается в нынешние принципы познания. По мнению таких исследователей, имеются непостижимые силы, определяющие существование разума, первичного сознания во всей материи.
Развитие цивилизации, техники, в частности роботов, компьютеров, рост, казалось бы, могущества человека на деле приводит, как это ни парадоксально, к тому, что более настоятельно возникает проблема человеческой души. И проблема эта весьма болезненна. Вдруг оказалось, что при всей силе, при всём космическом росте, проблемы внутреннего мира проявились с особой остротой: совесть, движения души, не укладывающиеся в рациональные предписания, рамки, расчёты.
Человек всё чётче и неожиданнее обнаруживает существование, кроме памяти, каких-то электронных быстродействий, особый мир внутри себя, мир ожиданий, предчувствий, томлений, грусти, мир иногда совершенно необъяснимых поступков. Возникает проблема нравственности учёного, его личных требований к себе, забот о душе и своём назначении. Важно не переступить черту, не поддаться искусу любознательности.