О времени и о человеке[ред.]
Мы погружаемся в бытие, где вещи не наследуются, мода быстро старит их, ничего не оставляя, — ни воспоминаний, ни сожалений, которые исчезнут так же быстро. Предметный мир не связывает нас с прошлыми поколениями, не сохраняет родственных связей. Школьник уже с первых классов решает все задачки с помощью карманного компьютера и поэтому не умеет ни извлекать корни, ни вычислять логарифмы, — за него всё делает машина… Человек, который не написал за свою жизнь ни одного большого письма, не видел ни одного восхода, не просидел и часа на кладбище в тоске и горе, не жил в одиночестве и не знает наизусть ни одного стихотворения, — кто это? Откуда мы узнаём знакомые черты?
Всё вокруг личности быстро меняется — карта мира, скорости, аппаратура… Условия труда при жизни человека меняются несколько раз. Что же остаётся неизменным? Книги, картины, пластинки. Вот что любопытно: Дон Кихот верен нам, и Рублёв, и Глинка. Но тут же возникает и другое — личность иногда начинает цениться в первую очередь по её знаниям, по её способностям — научным, техническим, организаторским. Общительность, доброта, правдивость — то, что так украшает жизнь и так нужно окружающим людям — в этих условиях формально, меньше значит, чем умение обслужить машину и дать норму.
Для писателей наиболее интересны открытия таких противоречий, потерь и приобретений, которые происходят с человеком в этом бурном процессе научно-технической революции, та мучительная диалектика нравственных проблем, с которой мы сталкиваемся сегодня. Интересно уяснить то положение, которое складывается у нас с естественными и гуманитарными науками в школе. Точным знаниям отдаётся всё большое предпочтение.
Школа пытается угнаться за НТР. Специалисту приходится всё время переучиваться. Вероятно, надо формировать у детей способность самостоятельно осваивать новые достижения. В этом смысле гуманитарные знания помогают быстрее перестраиваться. Моральные и гражданские проблемы возникают прежде всего на уроках литературы. А между тем часы, отведенные на литературу, урезаются.
Одна из главных бед и общества и человека — когда человек работает не по призванию, не на своём месте. Отсюда рождается и равнодушие и хамство. Отношение к природе сегодня отражает нравственный уровень человека. Отравленные воздух и вода, гибель лесов, полей, озёр, бедствия птиц, рыб происходят не только от жестокости и хищнических инстинктов человека, но и от необдуманности, безответственности тех или иных проектов, технических новшеств, порой от самоуверенности нашей науки и техники, привыкших относиться к природе потребительски.
В современных условиях природная среда с её реками, озёрами, растительностью, животными может быть спасена и сохранена только с помощью той же науки и техники. Воспитывать любовь к природе с детства — значит формировать гуманные чувства человека, делать его лучше. Проблема отношения к природе может стать могучим способом нравственного воспитания людей.
Успехи НТР породили у её творцов чувство превосходства над искусством. Тем более, что искусство подобного прогресса не имеет, в сравнении с триумфом НТР оно кажется традиционным, малоподвижным. В нём то постоянство, которое смущает и в то же время радует. Не в этом ли великая ценность и сила искусства, что нас так же волнуют и трогают строки, написанные почти полтораста лет тому назад.
НТР увеличивает меру материального довольства, искусство увеличивает меру внутренних потребностей человека. Некоторые люди считают, что рано или поздно все явления искусства можно будет проанализировать, взвесить, разложить, оценить величину любого таланта. Для них книга или фильм ценны своей информацией. Много информации — хорошая книга, мало — плохая, всё очень просто. В повестях Айтматова, Белова, Распутина исследуются нравственные ценности, они заставляют задуматься над тем, что из жизни уходит тот нравственный мир человека, который определял этику народной жизни 30-х или, допустим, 40-х годов, с его понятием красоты, доброты, любви.
Мир учёных не есть какой-то особый мир избранных людей. Через него выявляется творческая сущность человека. Полезно вспомнить, что художественная литература никогда особенно не преклонялась перед наукой, а относилась к ней с разумным скептицизмом. Можно вспомнить и Гёте, и того же Чехова, и Толстого, и Щедрина, и Достоевского. Стремление к просвещению — это одно, а что касается образа самого учёного, культа учёного, то здесь царил тот здоровый критический подход, которого на взгляд автора, не хватает нашей литературе.
Литература не подсобное средство для НТР. Производственные романы оказывались жизнестойкими, если в них показывались главные социальные заботы времени, а не проблемы кислородного дутья или скоростного фрезирования. Наука и литература, НТР и искусство — два крыла современной культуры, благодаря им человек нашего общества может обрести себя, сокровенность и полноту жизни.
Вопросы и ответы[ред.]
Мы придаём излишнюю серьёзность, значительность литературе, и от этого отодвигается куда-то в сторону жизнерадостность литературного занятия. А оно — жизнерадостное, счастливое дело. Кляня свою работу, впадая в отчаяние, мы продолжаем ощущать чудо и удивительность того, как из ничего возникает реальный мир… Чувствовать себя Творцом, Созидателем — в этом, конечно, и могущество и награда. Пробуждать чувства добрые, славить свободу, возбуждать любовь к жизни, красоте, отзывчивость к чужой беде и слабости — всё это прекрасно уживалось в русской литературе, в литературной среде с чувством величайшего долга и ответственности перед народом.
«Невыигрышной» темой была для нас с А. Адамовичем «Блокадная книга», с ней пришлось хватить немало лиха, но отступиться от неё было невозможно. Когда мы погрузились в истории, рассказанные блокадниками, мы поняли, что если не напишем это, то никто об этом не напишет, что их рассказы, может быть, так и уйдут в небытие.
Круг чтения у разных категорий читателей с годами меняется, в нём что-то замещается, что-то уходит. Но есть в нём устойчивая сердцевина, некий центр тяжести. Медленно и он тоже перемещается. Вот эта траектория его движения чрезвычайно любопытна и во многом характеризует нравственные изменения, этическую историю нашего общества.
Учителя, врачи, научные работники — слой отнюдь непривилегированных, а порой и непрестижных профессий, мир людей городских, лишённых прямых связей с природой, возможности уединиться. Тем не менее, это люди, думающие над смыслом своей будничной и монотонной работы, смыслом своего существования в этом мире, тонко чувствующие… И всё это соединено с духовностью, с красотой души, добротой…
Проблема защиты природы требует участия всех специальностей — техников, юристов, медиков — буквально всех. Но у литературы своя деликатнейшая обязанность — попробовать как-то изменить вековечные потребительские представления человека о борьбе с природой, о покорении её… Нравственные искания пронизывают судьбы многих русских писателей — Толстого, Герцена, Достоевского, Гончарова… И сегодня читатель ищет в жизни писателя этическую норму, сравнивает его героев с ним самим.
О милосердии[ред.]
В 1986 году с Даниилом Александровичем Граниным приключилась беда. Шёл он по улице, поскользнулся, неудачно упал — лицом о поребрик, сломал нос, всё лицо разбил, рука выскочила в плече. Было это, примерно, в семь часов вечера. В центре города, на Кировском проспекте, недалеко от дома, где он жил. С большим трудом он поднялся — лицо залито кровью, рука повисла плетью. Кровь продолжала хлестать, боль накатывала всё сильнее. И говорить не мог — рот разбит. Решил повернуть назад, домой.
Народу на улице было много. Все сначала с любопытством взглядывали не него, а потом отводили глаза, отворачивались. Хоть бы кто на этом пути подошёл к нему, спросил, не нужно ли помочь. Позже Даниил Александрович раздумывал над этой историей. Вряд ли он производил впечатление пьяного. Но даже если бы прохожие и приняли его за пьяного — они же видели, что он весь в крови, что-то случилось. Почему же люди не помогли, не спросили хотя бы, в чём дело? Значит, пройти мимо, не ввязываться, не тратить времени, сил стало чувством привычным?
Потом Гранин стал вспоминать самого себя. И нечто подобное отыскивал и в своём поведении — желание отойти, уклониться, не ввязываться. Он вспоминал фронтовое время, когда невозможно было пройти мимо раненого, отвернуться, сделать вид, что не заметил. Помогали, тащили на себе, перевязывали, подвозили. И после войны это чувство взаимопомощи, взаимообязанности долго оставалась в обществе. Но постепенно оно исчезло. Писатель считал, что во многом это началось с разного рода социальной несправедливости, когда ложь, показуха, корысть действовали безнаказанно. Начинали процветать бездуховность, равнодушие.
Нравственность состоит из конкретных вещей — чувств, свойств, понятий. Одно из таких чувств — милосердие — изничтожалось не случайно. Во времена раскулачивания, в тяжкие годы массовых репрессий никому не позволяли оказывать помощь семьям пострадавших. Людей заставляли одобрять смертные приговоры. Нельзя было приютить детей арестованных, сосланных. Даже сочувствие невинно арестованным запрещалось.
Чувства, подобные милосердию, расценивались как подозрительные, а то и преступные. Из года в год чувство это осуждали, вытравляли, оно-де аполитичное, не классовое, в эпоху борьбы мешает, разоружает… Его сделали запретным и для искусства. Милосердие действительно могло мешать беззаконию, жестокости, оно мешало сажать, оговаривать, нарушать законность, избивать, уничтожать. В тридцатые и сороковые годы это понятие исчезло из нашего лексикона, словно ушло в подполье. «Милость падшим» оказывали таясь и рискуя…
В поэзии и прозе своей Пушкин настойчиво проводил тему милосердия. От «Памятника», «Пира Петра Великого», «Капитанской дочки», «Выстрела», «Станционного смотрителя» милость к падшим становится для русской литературы нравственным требованием, одной из высших обязанностей писателя. В течение девятнадцатого века русские писатели видеть в забитом, ничтожнейшем чиновнике четырнадцатого класса, станционном смотрителе, человека с душой благородной, достойной любви и уважения, оскорблённого так несправедливо.
Пушкинский завет милости к падшим пронизывает творчество Гоголя и Тургенева, Некрасова и Достоевского. Толстого и Короленко, Чехова и Лескова. Живое чувство сострадания, вины, покаяния в творчестве больших и малых писателей России росло и ширилось, завоевав этим народное признание, авторитет.