Облако в штанах (Маяковский)

Материал из Народного Брифли
(перенаправлено с «Облако в штанах»)
Перейти к:навигация, поиск
Облако в штанах
1915 
Краткое содержание поэмы
Микропересказ: Поэт отрицает и порицает любовь по расчёту, современный ему общественный строй, искусство и религию.
Этот микропересказ слишком короткий: 100 зн. Оптимальный размер: 190—200 знаков.

Повествование ведётся от имени молодого поэта, в котором угадывается сам Маяковский. Названия глав — условные.

Вступление[ред.]

Во вступлении Маяковский заявляет, что своей поэмой, написанной его окровавленным сердцем, будет дразнить разжиревших обывателей, которые замкнулись в тёпленьком, засаленном, лакейском существовании и не желают видеть окружающую их реальную жизнь. Поэт, «красивый, двадцатидвухлетний», идёт по миру с молодой душой, в которой нет «старческой нежности».

Маяковский противопоставляет себя обывателям, для которых любовь — это нежные звуки скрипок, они не могут вывернуть наизнанку свою душу, «чтобы были одни сплошные губы». Он предлагает им поучиться этому, вместо того, чтобы равнодушно перелистывать раскрытую и беззащитную душу как поваренную книгу.

Для своих читателей поэт может быть всяким. Для одних — «от мяса бешенный», а для других — «безукоризненно нежный» как облако в штанах.

Глава 1. Долой вашу любовь![ред.]

Гостиница в Одессе. Маяковский ждёт любимую женщину Марию. Она обещала прийти в четыре, но на часах уже десять, а Марии всё нет. Наступает тёмная декабрьская ночь. Сейчас Маяковского нельзя узнать — он корчиться у чёрного окна от мук неразделённой любви. Да, он — бронзовая жилистая громадина с холодным, железным сердцем, но даже такой глыбе «хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское».

Громадный Маяковский горбится в окне и гадает, «будет любовь или нет», а если будет, то «какая — большая или крошечная». Поэт считает, что такой никому не нужный человек, как он, не заслужил большой любви, у него может быть только «маленький, смирный любёночек».

Наступает полночь, нервы Маяковского «мечутся отчаянной чечёткой». Вдруг хлопают двери, появляется Мария, «резкая, как „нате!“», и сообщает, что выходит замуж. Маяковский спокоен, «как пульс покойника». Он сравнивает Марию с Джокондой, которую у него украли, а себя — со сгоревшим домом, в котором всё равно кто-то живёт, и с вулканом Везувием, погубившим Помпеи.

Даже «любители святотатств, преступлений, боен» не видели ничего страшнее лица абсолютно спокойного Маяковского. Обращаясь к матери и сёстрам, поэт говорит, что у него «пожар сердца». Он сравнивает своё сердце с охваченным пожаром зданием, из которого любое слово, даже шутка, «выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома».

Люди нюхают —
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.

Поэт описывает произошедшее с ним несчастье, как катастрофу эпического масштаба. Вот «у церковки сердца занимается клирос», а из черепа выскакивают «обгорелые фигурки слов и чисел». Зарево пожара врывается в тихие квартиры испуганных людей. Поэт хочет выстонать в столетия последний крик о том, что горит.

Глава 2. Долой ваше искусство![ред.]

Пережитая Маяковским трагедия порождает у него отрицание прошлого. Он обнуляет всё, что сделано.

Поэт никогда ничего не читает и презрительно относится к книгам. Раньше он думал, что писать стихи легко, достаточно вдохновлённому простаку разжать уста. Начав сочинять, он понял, что стихи рождаются тяжело, «тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения». Пока слащавые поэтики выкипячиваютя рифмы «из любовей и соловьёв», простому народу-улице «нечем кричать и разговаривать».

Маяковский пытается стать языком этой улицы, но никто не хочет его выслушать. Крик застрял у улицы в глотке, она «корчится безъязыкая» и, наконец, выхаркивает лишь два жирных слова — «сволочь и борщ». Поэт не хочет жить в мире, где есть только эти слова.

Маяковский считает, что «уличные тыщи: студенты, проститутки, подрядчики», не нуждаются в столь презираемых им «поэтиках», которые навязывают этим «тыщам» пошлые слова. Поэт призывает их остановиться и не просить подачек, ведь они «сами творцы в горящем гимне — шуме фабрики и лаборатории».

Нам, здоровенным,
с шагом саженьим,
надо не слушать, а рвать их —
их,
присосавшихся бесплатным приложением
к каждой двуспальной кровати!

Маяковский отвергает классическую литературу, ему нет дела до Фауста, «скользящего с Мефистофелем в небесном паркете», и даже гвоздь в его сапоге «кошмарнее, чем фантазия у Гёте». «Мельчайшая пылинка живого ценнее всего», что сделал и сделает поэт.

Называя себя «златоустейшим» и «крикогубым Заратустрой», Маяковский заявляет, что простые страдающие люди, «каторжане города-лепрозория», о которых не хотят писать Гомеры и Овидии, «чище венецианского лазорья».

Поэт вспоминает аудитории, где ему довелось читать свои стихи. Всю свою поэтическую карьеру поэт называет Голгофой, где его мучают и распинают, он считает, что его поэзия никому непонятна и не нужна.

«Обсмеянный… как длинный скабрезный анекдот», Маяковский предвидит грядущую революцию и называет себя её предтечей. Он, как на кресте, распял себя «на каждой капле слёзовой течи» и «выжег души, где нежность растили». И когда революция грянет, Маяковский превратит свою душу в окровавленное знамя. Однако он не верит, что революция что-то изменит и принесёт духовный переворот, ведь изменить жизнь труднее, чем «взять тысячу Бастилий».

Глава 3. Долой ваш строй![ред.]

Современное Маяковскому общество настолько жестоко, что в голову поэта приходит «мысль о сумасшедших домах». Через запертое цензурой искусство, как через люк гибнущего военного корабля-дредноута, прорваться практически невозможно. Маяковскому невыносимо вмешательство цензуры в его творчество, ему нравится, «когда в жёлтую кофту душа от осмотров укутана».

Маяковский осуждает поэта Игоря Северянина, который может только «чирикать, как перепел». В это предреволюционное время поэту надо не чирикать, а «кастетом кроиться миру в черепе». Тем, кто обеспокоен лишь изяществом и благозвучием своих стихов, поэт противопоставляет себя — площадного сутенёра и карточного шулера. Маяковский предрекает своим стихам великое будущее. Он, как поэт, будет нравиться и жечься, и земля отдастся ему, как женщина.

Поэт описывает грядущую грозу революции, небо, искривленное «суровой гримасой Бисмарка», сравнивает кучевые облака с рабочими, которые объявили небу «озлобленную стачку». Но каждый бунт заканчивается кровью — «Генерал Галифе» придёт расстреливать мятежников, после чего прошлое вернётся.

Маяковский призывает голодненьких, потненьких, покорненьких и грязненьких взять «камень, нож или бомбу», окрасить понедельники и вторники «кровью в праздники» и повесить на «фонарные столбы окровавленные туши лабазников».

После красного, «как Марсельеза» заката приходит ночь. Она «пирует Мамаем, задом на город насев». «Ночь придёт, перекусит и съест» — так поэт предсказывает близкий конец своей жизни, своё поражение.

Бежать поэту остаётся только к Богу, но и ему он не нужен. Сидя в трактире, Маяковский видит на иконе в углу круглые глаза богоматери. Он сравнивает себя с Иисусом, которому снова предпочли разбойника Варавву, хотя, возможно, поэт — самый красивый из её сыновей. Поэт просит у богоматери дать вырасти сегодняшним детям и родить своих детей.

И новым рождённым дай обрасти
пытливой сединой волхвов,
и придут они —
и будут детей крестить
именами моих стихов.

Возможно, он, Маяковский, «в самом обыкновенном Евангелии тринадцатый апостол», ненужный, незваный, неучтённый, но верный ученик, и когда звучит голос поэта, его душа приближается к Иисусу.

Глава 4. Долой вашу религию![ред.]

Поэт молит Марию о любви, но та не пускает его, ждёт, когда он покорно придёт к ней сутулый, старый и «попробованный всеми». Сплетники пересмеиваются — опять у Маяковского «в зубах… чёрствая булка вчерашней ласки».

Описывается дождь, который «лижет улиц забитый булыжником труп». «Из опущенных глаз водосточных труб» бежит вода, а по мокрым улицам едут экипажи с пассажирами, которые лопаются от сала. Поэту противна это сытое, жирное общество, но изменить он ничего не может. Даже птица не сможет «в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово», а Маяковский — всего лишь человек, «выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни», и он снова просит Марию впустить его.

Наконец, поэта впускают. Он говорит, что в его жизни много женщин, «миллионы огромных чистых любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят», ведь уже успела появиться целая династия «любящих Маяковского». Но пусть Мария не боится измен — настоящей любви у поэта ещё не было.

Мария, ближе!
В раздетом бесстыдстве,
в боящейся дрожи ли,
но дай твоих губ неисцветшую прелесть:
я с сердцем ни разу до мая не дожили,
а в прожитой жизни
лишь сотый апрель есть.

Пусть другие поют возлюбленным сонеты. Маяковский «весь из мяса, человек весь». Он просит у Марии только её тело, как христиане просят у бога хлеба насущного. Поэт обещает беречь и любить это желанное тело, «как солдат, обрубленный войною, ненужный, ничей, бережёт свою единственную ногу». Но Мария не хочет этого, и сердце Маяковского вновь истекает кровью, его опять отвергают.

Вера не может утешить Маяковского. Поэт представляет себя сыном Бога. Окропляя кровью дорогу своей жизни, через много лет, «грязный от ночёвок в канавах» он вернётся к своему отцу и спросит, не скучно ли ему «в облачный кисель ежедневно обмакивать раздобревшие глаза».

Маяковский предлагает Богу перестроить вселенную так, что запляшет даже хмурый Апостол Пётр, а в раю поселить хорошеньких Евочек — девочек с бульваров. Поэт считает, что ни Бог, ни его «крыластые» ангелы не знают, что такое любовь. Сам Маяковский тоже когда-то был ангелом, «сахарным барашком выглядывал в глаз», но он изменился, осознав свою ненужность.

Разочарованный тем, что Бог не «всесильный божище, а… недоучка, крохотный божик», Маяковский хочет убить его, раскроить сапожным ножиком «отсюда до Аляски». Поэт грозит небу тем, что идёт на бойню, требует снять перед ним шляпу, но вселенная равнодушна к нему, она «спит, положив на лапу с клещами звёзд огромное ухо».

При трактовке поэмы использованы лекции Д. Быкова.