Ночной полёт (Сент-Экзюпери)
Очень краткое содержание[ред.]
Южная Америка, 1930-е годы. Три почтовых самолёта — из Патагонии, Чили и Парагвая — возвращались в Буэнос-Айрес, чтобы передать почту европейскому рейсу. Пилот патагонского самолёта летел через вечерние равнины к столице.
В Буэнос-Айресе директор авиакомпании ждал прибытия самолётов. Он был суровым руководителем, который любой ценой стремился наладить регулярные ночные полёты, несмотря на сопротивление чиновников и опасности.
Самолёт из Чили благополучно приземлился, но патагонский рейс попал в мощный циклон. Фабьен с радистом оказались заперты в грозовых тучах, потеряли ориентировку и не могли связаться с землёй. Буря охватила огромную территорию, все аэропорты были закрыты.
Самолёт поднялся над облаками, стремясь к звёздам.
Фабьен поднялся. Теперь, благодаря звёздным ориентирам, стало немного легче... Он поражён, ослеплён неожиданными потоками света
Экипаж оказался в ловушке над морем облаков — красивой, но смертельной. Бензин заканчивался, спуститься было невозможно. Радиостанции потеряли связь с самолётом. Жена Фабьена звонила в компанию, но ей не могли сообщить ничего утешительного.
Несмотря на трагедию, Ривьер принял решение отправить европейский почтовый рейс по расписанию. Он понимал, что отмена полёта означала бы конец всей программы ночных полётов. Новый пилот взлетел в звёздную ночь, продолжая дело, за которое погиб Фабьен.
Ривьер остался в конторе, размышляя о цене прогресса и человеческих жертвах ради великой цели покорения ночного неба.
Подробный пересказ[ред.]
Деление на главы — условное.
Система ночных почтовых рейсов и сходящиеся маршруты[ред.]
В Буэнос-Айресе действовала система воздушных почтовых сообщений, охватывающая огромные расстояния Южной Америки. Три самолёта — из Патагонии, Чили и Парагвая — должны были сойтись в столице Аргентины, чтобы передать почту европейскому рейсу, вылетающему около полуночи.
Холмы под крылом самолёта уже врезали свои чёрные тени в золото наступавшего вечера. Равнины начинали гореть ровным, неиссякаемым светом
Пилот Фабьен вёл почтовый самолёт с крайнего юга, из Патагонии, на Буэнос-Айрес.
Он узнавал о приближении вечера по тем же приметам, что и воды в гавани — по спокойствию и лёгким складкам на тихих облаках. Порой ему казалось, что он совершает неторопливую прогулку, словно пастух, идущий от стада к стаду. Фабьен встречал города каждые два часа, они приходили на водопой к берегам рек или щипали траву на равнинах.
Из Чили прилетел самолёт под управлением пилота Пельрена.
Он успешно преодолел циклон над Андийскими Кордильерами, который перевалил через горы и двинулся к морю. Пельрен рассказал о том, как горные вершины внезапно ожили, словно корабли, готовящиеся к бою, как поднялась снежная пыль и началась неистовая схватка с воздушными вихрями.
Всей этой сложной системой управлял директор сети воздушных сообщений Ривьер.
Он шагал взад и вперёд по посадочной площадке буэнос-айресского аэропорта, молчаливо ожидая прибытия трёх самолётов. С каждой минутой сокращалась область неведомого, и он вытягивал экипажи из ночи на берег.
Полёт Фабьена навстречу буре[ред.]
Радист патагонского самолёта передал сообщение о том, что вокруг бушуют грозы, в наушниках сплошные разряды. Он предложил заночевать в Сан-Хулиане, но Фабьен решил лететь дальше — небо было спокойно, как вода в аквариуме, и все аэропорты впереди сообщали о ясной погоде.
Сбавляя газ над Сан-Хулианом, Фабьен ощутил усталость. Всё, что делает жизнь людей приятной — дома, кафе, аллеи — росло, надвигаясь на него. Он был подобен завоевателю, который после победы обнаруживает скромное счастье людей. Фабьену хотелось сбросить доспехи, ощутить тяжесть усталого тела и оказаться простым человеком.
Но приземлившись, он понял, что ровно ничего не увидел, кроме ленивых движений нескольких человек среди принадлежавших им камней. Городок самой неподвижностью оберегал от постороннего глаза секреты своих привязанностей. Через десять минут самолёт снова поднялся в воздух.
Ночь поднималась тёмными клубами дыма и заполняла лощины. В деревнях загорались огни, их созвездия перекликались во мраке. Фабьен, мигая бортовыми огнями, отвечал огонькам деревень. Всю землю обволокла сеть манящих огней — каждый дом зажигал свою звезду, как маяк посылает луч во тьму моря.
Фабьен проверил показания приборов и остался доволен. Он сидел в небе прочно. Тронув пальцем стальной лонжерон, он ощутил в металле пульсацию жизни. Пятьсот лошадиных сил, впряжённых в мотор, породили в недрах вещества легчайшие токи — холод металла преобразился в бархатистую плоть.
Неся в самом сердце ночи свою сторожевую вахту, он обнаружил, что в ночи раскрывается перед ним человек: его призывы, огни, тревоги. Простая звёздочка во мраке — это дом, и в нём одиночество. А та, что погасла, — дом, приютивший любовь или тоску. Фабьен слышал их, когда, пролетев тысячу километров, чувствовал, как волны поднимают и опускают его самолёт.
Радист ощутил лёгкий толчок — тяжёлые тучи притушили свет звёзд. Он наклонился к земле, надеясь отыскать огни деревень, но в этой чёрной траве ничто не сверкало. Впереди на горизонте появились едва уловимые отблески, словно зарево над кузницей. Первые волны дальней грозы докатились до самолёта.
Заблудившиеся в циклоне — потеря радиосвязи[ред.]
Патагонский почтовый вплотную подошёл к буре. Фабьен понял, что гроза охватила слишком большое пространство, и решил попытаться пройти под ней. Он жертвовал высотой, как игрок ставит на банк всё своё состояние. Самолёт попал в завихрение, провалился вниз и задрожал.
Радист передал записку: «Где мы?» Фабьен ответил: «Не знаю. Идём по компасу сквозь грозу». Он уже не знал, сколько времени понадобится, чтобы сбросить эти мрачные узы. Быть может, он вообще никогда не освободится от них — он поставил свою жизнь на карту.
Радист сообщил, что связаться с Буэнос-Айресом невозможно, он даже не может работать ключом — искры бьют в пальцы. Фабьен разозлился, но понял, что если радист, боясь грозы, убрал антенну, то связь потеряна окончательно.
Невиданная буря, бушующая над Андийскими Кордильерами, переменила фронт и двинулась к морю. Все аэропорты один за другим сообщали о приближающемся урагане. Сан-Антонио передал: поднимается западный ветер, на западе буря. Вайя-Бланка предупредила, что менее чем через двадцать минут с запада обрушится сильная гроза.
Фабьен передал в Буэнос-Айрес: «Заперты со всех сторон; фронт бури развёртывается на тысячу километров; полная потеря видимости. Что нам делать?» Для пилота эта ночь была безбрежной. Она не вела ни к порту, ни к рассвету — через час сорок минут должен был кончиться бензин.
Где-то в её глубинах затерялся самолёт, и на его борту — беспомощные, охваченные тревогой люди
Стрелки приборов дрожали всё сильнее. Обманутый их показаниями, пилот уже с трудом ориентировался, он терял высоту и всё больше увязал в зыбучей тьме. Прибор показывал высоту пятьсот метров — это высота холмов. Пилоту чудилось, что холмы бегут навстречу самолёту головокружительными волнами.
Фабьен принял решение посадить самолёт где придётся, с риском расплющить его о землю. Он выпустил в ночь единственную осветительную ракету. Ракета вспыхнула, взвилась, кружась, и, осветив гладкую равнину, погасла. Под самолётом было море. Молнией мелькнула мысль: «Погиб. Это циклон. Где же земля?»
Человеческая цена прогресса и трудные решения[ред.]
В Буэнос-Айресе Ривьер принял инспектора Робино.
Ривьер объяснил ему принципы управления людьми. Он говорил, что инспектор не должен выходить из роли начальника, даже если предстоит отправить лётчика в опасный рейс. Если люди повинуются из дружбы, значит, их обманывают. Ривьер заставил Робино написать взыскание пилоту Пельрену за какой-то проступок.
Эти люди счастливы: они любят своё дело, и любят его потому, что я строг. Нужно заставить их жить в постоянном напряжении
Ривьер размышлял о том, что его суровость помогает людям превзойти самих себя. Наказывая их за каждое опоздание, он совершал несправедливость, но тем самым устремлял волю людей на то, чтобы самолёты вылетали без опозданий. Он создавал эту волю, заставляя людей напряжённо ждать минуты, когда небо прояснится.
Ривьер вспомнил старого рабочего Робле, которого уволил за небрежность.
Старик показывал потрёпанный бумажник с газетным листом, где молодой Робле был сфотографирован рядом с самолётом. «Это было в девятьсот десятом, мсье! Ведь это я собрал первый в Аргентине самолёт!» — говорил он. У него были дети, он просил оставить его хотя бы подсобным рабочим, но Ривьер был непреклонен.
Человеческая жизнь дороже всего, но мы всегда поступаем так, словно в мире существует нечто ещё более ценное, чем человеческая жизнь... Но что?
Ривьер понимал, что всякая деятельность разбивает чьё-то счастье. Но он чувствовал, что существует какой-то иной долг, который выше долга любви. Ему вспомнились слова о том, что задача в том, чтобы дать людям бессмертие. Он думал о вожде древних народов, который принудил толпы подданных воздвигнуть храм и тем самым заставил их воздвигнуть вечный памятник самим себе.
Поиски продолжаются — надежда тает[ред.]
Жена Фабьена позвонила в контору компании.
В те ночи, когда муж должен был вернуться, она всегда высчитывала время продвижения патагонского почтового. Около часа ночи она обычно чувствовала, что он уже близко, готовила для него еду, варила кофе. В эту ночь она спросила, как всегда: «Фабьен уже приземлился?» Ей ответили, что он сильно опаздывает из-за плохой погоды.
Ривьер говорил с ней по телефону и понял, что не сможет сказать правду. Ему противостояла не жена Фабьена, а совершенно иное понимание жизни. Эта женщина выступала от имени мира, где горит лампа над столом, где плоть взывает к плоти, где живут надежды, ласки и воспоминания. Она требовала вернуть то, что ей принадлежало, и она была права.
Радиостанция Комодоро-Ривадавия поймала сообщение: «Блокированы над ураганом, высота три тысячи восемьсот. Идём прямо на запад, в глубь материка, так как были снесены к морю. Под нами сплошная облачность. Не знаем, ушли уже от моря или нет. Сообщите, как глубоко распространилась буря».
Буэнос-Айрес ответил: «Буря над всем материком. Сколько у вас осталось бензина?» — «На полчаса». Экипаж был обречён: меньше чем через тридцать минут он погрузится в циклон, который понесёт его к земле.
Фабьен поднялся к звёздам через разрыв в грозовых тучах. Он вырвался из облаков и оказался в царстве неправдоподобного покоя. Тучи, распластавшиеся под самолётом, отражали снежный блеск, полученный от луны. Экипаж купался в молочных потоках света.
Подобно ворам из древней легенды, они замурованы в сокровищнице, из которой им никогда уже не выйти
Фабьен блуждал среди звёзд, которые насыпаны густо, как золотые монеты клада. Он блуждал в мире, где, кроме него и его товарища, не было ни единого живого существа. Они были бесконечно богатые, но обречённые.
Решение Ривьера продолжать ночные полёты[ред.]
Комодоро-Ривадавия больше ничего не слышала, но спустя двадцать минут Байя-Бланка поймала второе послание: «Спускаемся. Входим в облака...» Потом два слова из невнятного текста дошли до радиостанции Трилью: «...ничего разглядеть...» Это были последние слова экипажа.
Ривьер размышлял о том, что больше не остаётся ни малейшей надежды — экипаж погибнет где-то в ночи. Он думал о сокровищах, погребённых в глубинах ночи, как в сказочных морях. Ночные яблони жадно ждали зари всеми своими цветами. Но среди холмов, среди всей этой кротости земли останутся лежать, словно погрузившись в сон, двое детей.
Любить, только любить — какой тупик! Есть какой-то иной долг, который выше, чем долг любви
Робино нарушил одиночество Ривьера, предлагая свою помощь, но директор понимал, что инспектор бессилен перед лицом событий этой ночи. Несмотря на трагедию, Ривьер принял решение: «Дайте телеграмму северным аэродромам: предвидится серьёзное опоздание патагонского почтового. Чтобы не задерживать почтовый на Европу, патагонскую почту отправим со следующим европейским».
Трагедия и продолжение борьбы с ночью[ред.]
Почтовый из Асунсьона благополучно приземлился. Пилот европейского почтового готовился к вылету.
Он стоял, заложив руки в карманы и привалившись спиной к своему самолёту. Узнав о гибели Фабьена, он не стал много говорить — ощущение великого братства избавляло от необходимости произносить громкие слова. Засунув руки в карманы, запрокинув голову, обратив лицо к тучам, горам, рекам и морям, он беззвучно смеялся.
Через минуту он взлетел над Буэнос-Айресом. Ривьер, возобновивший битву, хотел его услышать. Если бы он отменил один-единственный вылет, дело ночных полётов было бы проиграно. Но, опережая тех слабых, которые завтра от него отрекутся, Ривьер выпустил в ночь ещё один экипаж.
Уже взлетала к небу мелодия органа — самолёт. Медленно проходя мимо секретарей, которые сгибались под его суровым взглядом, Ривьер возвращался к своей работе.
Ривьер Великий, Ривьер Победитель, несущий груз своей трудной победы