Нора (Кафка)
Очень краткое содержание[ред.]
Некое животное построило себе подземное жилище — нору со множеством ходов, площадок и укреплённой главной площадкой для запасов.
Оно гордилось своим творением, но постоянно тревожилось о безопасности. Вход в нору был замаскирован мхом, но животное боялось, что кто-то может его обнаружить. Оно часами наблюдало за входом снаружи, прежде чем решиться спуститься внутрь.
Внутри норы царила тишина и покой. Животное хранило там запасы пищи, отдыхало на площадках, наслаждалось своим убежищем.
Когда я стою на главной укреплённой площадке... я знаю только, что здесь моя крепость... настолько моя, что я здесь в конце концов спокойно приму от врага и смертельную рану.
Однажды, вернувшись после отсутствия, животное услышало странное шипение в стенах. Оно пыталось найти источник звука, рыло землю в разных местах, но безуспешно. Шипение слышалось повсюду одинаково.
Животное предполагало, что это роют мелкие твари, но постепенно стало подозревать, что где-то далеко движется крупное существо. Оно не могло понять, странствует ли это животное или строит собственное жилище. Страх и тревога овладели им. Оно вспомнило, как в молодости уже слышало подобный шум, но тогда он прекратился.
Теперь же шипение не прекращалось. Животное металось по норе, не находя покоя, не зная, что предпринять. Рассказ обрывается на этом тревожном ожидании.
Подробный пересказ[ред.]
Деление пересказа на главы — условное.
Устройство норы: обманный вход и укреплённая площадка[ред.]
Животное обзавелось норой и считало, что строительство получилось удачным. Снаружи было видно большое отверстие, но оно никуда не вело — через несколько шагов путь преграждала стена из песчаника. Эта дыра осталась после многих неудачных попыток подземного строительства, но в конце концов хозяин решил оставить одно отверстие незасыпанным. Правда, такая хитрость могла навести на мысль, что здесь скрыто нечто, достойное исследования.
Примерно в тысяче шагов от обманного отверстия лежал прикрытый слоем мха настоящий вход в подземелье. Он был защищён так хорошо, как только можно защитить что-либо на свете, хотя кто-нибудь мог случайно наступить на мох, провалиться, и тогда жильё было бы обнаружено. Хозяин знал об этой опасности, и даже в лучшие времена у него не было ни одного вполне спокойного часа.
Там, в этой точке, среди тёмного мха, я смертен, и в моих снах я частенько вижу, как вокруг неё неустанно что-то вынюхивает чья-то похотливая морда.
Засыпать входное отверстие сверху было невозможно — именно осторожность требовала, чтобы путь к бегству всегда был открыт. Хозяин должен был иметь возможность немедленно бежать, ведь противник мог откуда-нибудь медленно и неслышно рыть ход к нему. Правда, у него было то преимущество, что он находился в своём доме и точно знал все его ходы и их направления. Разбойник легко мог стать его добычей. Но хозяин старел, многие противники были сильнее его, а их было бесчисленное множество.
Угрожали ему не только внешние враги. Были они и в недрах земли — существа, живущие внутри земли, которых не могли описать даже легенды. Только они приблизятся, и уже слышно, как скребутся крепкие когти прямо под тобой в земле, и ты уже погиб. От них не спасёт и другой выход, но всё-таки в нём была надежда, и без него нельзя было жить.
Мирная жизнь в норе и управление запасами[ред.]
Кроме широкого хода, хозяина связывали с внешним миром ещё очень узкие, довольно безопасные ходы, по которым поступал свежий воздух для дыхания. Их проложили полевые мыши, и хозяин умело связал эти ходы с жильём. Они давали возможность издали почуять врага и служили защитой. Через них попадали всякие мелкие твари, которых можно было пожирать, не покидая жилья.
Я обзавёлся норой, и, кажется, получилось удачно... Но самое лучшее в моём доме — тишина. Правда, она обманчива. Она может быть однажды внезапно нарушена, и тогда всему конец.
Хозяин часами крался по ходам и не слышал ни звука, только иногда прошуршит мелкий зверёк или донесётся шелест осыпающейся земли. Веял лесной воздух, в доме было одновременно и тепло и прохладно. Иногда он ложился на землю и перекатывался с боку на бок от удовольствия. Приближалась старость, и хорошо было иметь такой дом, знать, что есть крыша над головой, когда наступит осень.
Через каждые сто метров он расширил ходы и утрамбовал маленькие площадки, где мог удобно свернуться калачиком, согреть себя и отдохнуть. Там он спал сладко и мирно. Через определённые промежутки времени он испуганно вздрагивал, очнувшись от глубокого сна, и прислушивался к тишине — она царила здесь днём и ночью, она была всё та же. Потом, успокоенный, он улыбался и, расслабив напряжённые мышцы, отдавался ещё более глубокому сну.
Не совсем посредине жилья, в строго обдуманном месте на случай крайней опасности, находилась главная площадка. Если всё остальное создавалось скорее напряжённой деятельностью ума, чем тела, эта укреплённая площадка была плодом тяжелейшей работы всего тела. Сколько раз, охваченный отчаянной физической усталостью, он хотел всё бросить, но несколько часов или дней спустя раскаивался и возвращался.
Выход наружу и долгое наблюдение за входом[ред.]
На главную площадку хозяин собирал свои запасы и складывал здесь всё, что оставалось от пойманного в ходах и от добычи, принесённой с охоты вне дома. Главная площадка была так велика, что даже запасы на полгода не заполняли её всю. Он мог их раскладывать, прохаживаться между ними, играть с ними, наслаждаться их обилием и разнообразными запахами. Постоянные занятия подготовкой к обороне приводили к тому, что взгляды на использование жилья в этих целях менялись или усложнялись.
После таких периодов хозяин обычно ревизовал свой дом и, сделав необходимый ремонт, очень часто, хоть и ненадолго, покидал его. Быть надолго лишённым убежища казалось слишком суровым наказанием, но необходимости небольших экскурсий он не мог не признавать. Всякий раз, приближаясь к выходу, он ощущал некоторую торжественность. В периоды жизни дома он обходил этот выход, избегал даже вступать в последние разветвления ведущего к нему хода.
Оттуда он начал строить своё жилище, и впервые бурная радость труда вылилась в создание лабиринта, казавшегося ему в то время венцом строительного искусства. Теперь он оценивал его как ничтожную стряпню, хотя теоретически она, может быть, была восхитительна. Нужно ли перестраивать эту часть? Он всё откладывал решение. Помимо огромной работы, она была бы и невообразимо опасной — это значило бы привлечь почти преднамеренно всеобщее внимание к жилищу.
Итак, муку лабиринта приходилось преодолевать даже физически, когда он выходил, и его одновременно и сердило и трогало, что он иногда запутывался в собственном сооружении. Потом он оказывался под покровом из мха. На этот маленький рывок он долго не отваживался. Но всё же он не на воле — он уже не протискивался через свои ходы, а свободно охотился в лесу, чувствовал в теле прилив новых сил. И пища в лесу была лучше.
Я и жильё — мы одно, и я мог бы спокойно... поселиться в нём навсегда... ничто не может нас разлучить надолго и уж я как-нибудь, да спущусь.
Он быстро отбегал от входа, но скоро возвращался. Отыскивал хорошо укрытое местечко и подсматривал за входом в свой дом — теперь уже снаружи — дни и ночи напролёт. Это доставляло ему невыразимую радость, успокаивало. У него возникало такое чувство, словно он стоял не перед своим домом, а перед самим собой, словно он спал и ему удавалось, будучи погружённым в глубокий сон, одновременно бодрствовать и пристально наблюдать за собой.
Мучительное возвращение в подземелье[ред.]
За всё время он ни разу не видел у самого входа никого, кто бы что-то выслеживал. Правда, появлялся и такой народ, в чьём соседстве он не решился бы находиться. Выпадали счастливые дни, когда он был готов сказать себе, что враждебность мира к нему, может быть, кончилась или утихла. Дело дошло до того, что у него иногда возникало ребяческое желание никогда больше не возвращаться в нору, а поселиться здесь, вблизи входа, провести остаток жизни, созерцая этот вход.
Но мне, избалованному тем, что так долго видел всё совершавшееся над входом, теперь крайне мучительно было выполнять процедуру, связанную со спуском в подземелье. Он рыл временный ров, заползал в него, прикрывался мхом, терпеливо ждал, затем сбрасывал мох, вылезал и регистрировал свои наблюдения. Но ни каких-либо общих правил для спуска, ни безошибочного метода найти не удалось. Он был недалёк от решения уйти отсюда, продолжать прежнюю безотрадную жизнь.
Обнаружение таинственного шипящего звука[ред.]
И вот, уже не способный думать и обессиленный усталостью, с опущенной головой и дрожащими ногами, уже полуспящий, он подошёл к отверстию, медленно откинул моховой покров, медленно опустился, по рассеянности оставил вход слишком долго открытым, потом вспомнил об этом и снова поднялся к отверстию. Только в таком состоянии он был способен это сделать. И вот он лежал под мхом, поверх принесённой добычи, кругом текла кровь и мясные соки.
Он просто вернулся из путешествия, безумно измотанный от его трудностей, но свидание с прежним жильём, ожидающая работа по его благоустройству, необходимость быстро осмотреть все помещения превращали усталость в тревогу и рвение. Первая задача была очень утомительной: нужно было протащить добычу через узкие и слабостенные ходы лабиринта. Но вот транспортировка удалась, он довольно быстро закончил её, и наконец-то оказался на своей укреплённой площадке.
Он двигался по второму ходу, прерывал свою ревизию на полпути, переходил в третий, покорно следуя ему, возвращался на укреплённую площадку, поэтому должен был опять начать со второго, и так играл с работой, умножал её. На одной из площадок он слегка свернулся клубком, хотел улечься для пробы, будто собирался поспать, хотел проверить, удастся ли это ему, как и раньше. И оно удалось, но ему не удалось вырваться из плена одолевающей дремоты, и он погрузился в глубокий сон.
Безуспешные поиски источника шума[ред.]
Он проспал очень долго. И только в конце сна, когда он уже уходил сам, хозяин почему-то пробудился, сон был очень лёгок, ибо его будило едва слышное шипенье. Он тотчас понял, в чём дело: это мелюзга, на которую он обращал слишком мало внимания, в его отсутствие где-то прорыла себе новый ход, он столкнулся со старым, воздух там задерживался, отсюда и шипящий звук. Ему придётся, тщательно прослушивая стены хода и производя пробные раскопки, сначала установить место, откуда исходит шипящий звук.
Я был взволнован возвращением, ещё не освободился от тревог внешнего мира... и, став сверхчувствительным... я заранее приписал явлению какую-то загадочность и совсем потерял голову.
Впрочем, этот слабый шипящий звук был довольно безобидным. Он начал обследование, однако ему не удалось определить место, где нужно копать. Он рыл то там, то здесь, но наугад. Шум от их работы был ничтожен. Он начал прислушиваться к стенам укреплённой площадки, и, как бы он их ни прослушивал, везде, везде был всё тот же тихий шипящий звук. А сколько времени, какого напряжения требовало это долгое слушанье прерываемых паузами звуков!
Можно было допустить, что этот шум производили сами мелкие твари, занятые работой. Однако это противоречило всему опыту. А может быть, тут действовало животное, которое было ещё неведомо? Возможно. Это могли быть неведомые животные, некое кочующее стадо, которое только проходило мимо. Но если это неведомые животные, почему их не видно? Он уже рыл во многих местах, чтобы схватить хоть одно из них, но ни одного не нашёл. Постепенно ему становилось ясно, что таким случайным мелким рытьём он ничего не достигнет.
Теперь он решил изменить метод. Он будет рыть в направлении звука настоящий большой ров и не перестанет до тех пор, пока не обнаружит его истинную причину. От этого решения ему становилось легче. Всё, что он делал до сих пор, казалось, делалось слишком поспешно. А в чём же дело? Лёгкое шипенье, разделённое долгими паузами, ничтожный звук. Надеюсь, отныне будет по-другому. И опять-таки не надеюсь — лежа с закрытыми глазами, в бешенстве на самого себя, он был вынужден в этом себе признаться.
Мой новый разумный план и привлекал меня, и не привлекал. Всё же он, разумеется, примется за этот ров, другого выхода у него нет, но начнёт он не сейчас, он эту работу немного отложит. Сначала он исправит повреждения, которые причинил своему жилью, копая наугад. Он начал с того, что загребал обратно в ямки вырытую оттуда землю, работа была ему слишком хорошо знакома. Но сейчас ему было трудно, он слишком рассеян, посреди работы он вновь и вновь прикладывал ухо к стене, слушал.
Воспоминание о похожем инциденте в юности[ред.]
Между тогдашними днями и теперешними лежит период моего возмужания; но разве не кажется, что между ними ничего не лежит?
Однажды, когда он ещё только начал строить свою нору, случаи в этом роде имели место. Он работал тогда, как мальчишка-ученик, ещё над первым ходом, лабиринт был намечен лишь в общих чертах. И вот однажды во время передышки, когда он лежал между кучами земли, он вдруг услышал далёкий шум. По молодости лет он скорее заинтересовался, чем встревожился. Он хорошо понимал, что кто-то роет землю, подобно ему. Дальнейший ход событий также не принёс особых волнений. Шум некоторое время ещё усиливался, словно землекоп приближался, и вдруг совсем смолк.
Тревожные догадки о приближающейся опасности[ред.]
Я всё ещё делаю большие передышки в работе и прислушиваюсь у стены, а землекоп недавно изменил свои первоначальные намерения, он поворачивает обратно, он возвращается из своего путешествия.
Но всё же он не на воле — он уже не в силах выдержать, он встаёт и мчится опять вниз, в своё жилище. Всё вокруг кажется взволнованным, всё как будто смотрит на него и тут же отводит взгляд. А у него нет спасительных решений. Он качает головой. Проходя мимо того места, где он хотел копать разведочный ров, он ещё раз исследует его. Но никакие соображения не имеют достаточной силы, чтобы подбодрить его и заставить приняться за ров.
Счастье владеть им избаловало меня, уязвимость моего жилья сделала и меня уязвимым, его повреждения причиняют мне боль, словно это повреждения моего собственного тела.
Он выбирает хороший кусок освежёванного мяса и с ним заползает в кучу земли. Он лижет мясо и лакомится им, думает то о неведомом животном, которое там вдали прокладывает себе дорогу, то о своих запасах. Сидя в земляной куче, он, конечно, может мечтать о чём угодно, о взаимопонимании тоже, хотя слишком хорошо знает, что взаимопонимания не существует.
Все соотношения в моём жилье перевёрнуты: место, бывшее самым опасным, стало самым мирным, а укреплённая площадка вовлечена в шумную жизнь и её опасности.
Чем больше он думает, тем неправдоподобнее кажется ему, чтобы животное вообще услышало его. Тут, чтобы услышать это слабое шипенье, нужно напрягать слух, время от времени сосредоточиваться. Но как раз эта его одинаковость, которую он наблюдает из разных точек, больше всего и тревожит, ибо она не согласуется с прежним предположением. Странно, совершенно тот же звук он слышит и на укреплённой площадке. Очевидно, его производят, роя землю, какие-то ничтожные твари.
Но всё оставалось неизменным...