***[ред.]
Во время русско-японской войны в команде нашего полевого подвижного госпиталя служил старший унтер-офицер по фамилии Хитров, очень неприятный, нечистый на руку человек. В китайских деревнях он тащил всё, что мог разыскать.
Перед мукденским боем в одной китайской деревне целый ряд фанз оборудовали под госпитальные палаты. Отдельная фанза была отведена под операционную. Однажды вечером от слишком натопленной печки операционная загорелась.
Хитров попросил разрешения офицера-смотрителя вытащить из горящей операционной ящик с инструментами. Смотритель отказал. Когда он отвернулся, Хитров бросился внутрь, выбежал с обгоревшими волосами, затлевшей шинелью и бросил на землю ящик. Смотритель сильно ударил Хитрова по шее, и тот кубарем покатился под колёса водовозной бочки. Это была единственная награда, какую он получил.
***[ред.]
Нашему госпиталю однажды пришлось стоять вдалеке от проезжих дорог. Неделю мы оставались без съестных припасов. Под рукой было много зёрен китайских растений чумизы и каоляна. Это обычная, основная еда местных китайцев. Мы стали варить из них суп и кашу.
Мы, офицерский состав, ели чумизную и каоляновую кашу вполне охотно. Солдаты отказались есть. Сидели на одних сухарях, голодали. Уверяли, что от каоляна болит голова, а чумиза вызывает ломоту в ногах. Людям, привыкшим изо дня в день есть капустные щи и гречневую кашу, было трудно переходить на новую пищу.
***[ред.]
Офицер избил старшего унтер-офицера Бастрыкина нагайкой по лицу за якобы неправильное отдавание чести. Солдат-кузнец Финкель спросил Бастрыкина, как именно его избил взводный офицер. Бастрыкин показал как: дал Финкелю три крепкие оплеухи.
Финкель пожаловался. Бастрыкина ротный поставил на два часа под ружьё. Бастрыкин стоял, вытянувшись, с вещевым мешком на боку, с винтовкой на плече. Моросил дождь. На бледном, изуродованном от злобы лице, краснели полосы от нагайки.
Враги[ред.]
Время было жаркое. Отгремело декабрьское восстание в Москве. В стране пылали помещичьи усадьбы. Проходили демонстрации. Лютовали погромы и карательные экспедиции. С Дальнего Востока возвращались озлобленные полки.
Дмитрий Сучков был парень горячий и наивный, но очень талантливый. Родом из деревни, он работал токарем на заводе, много читал. Один месяц посещал нелегальный социал-демократический кружок, затем его призвали в солдаты.
Сучков попросился в Ромодановский полк, где служил его старший брат Афанасий. Полк ещё был в пути с Дальнего Востока. Триста новобранцев под командой двух офицеров ждали полк в уездном городе под Москвой.
Всего три дня пробыл Сучков в части. Случилось вот что. Солдаты обедали. В супе оказалась обглоданная селёдка. Нашедшего её Сучкова кашевар назвал агитатором. На другой день вышел дежурный капитан Тиунов, прямо направился к Сучкову и отругал его за неуставные ответы.
Вечером капитан пришёл с фельдфебелем в казарму, обыскал вещи Сучкова. Однако тот ожидал этого и всё подозрительное припрятал. Капитан взял дневник Сучкова, который сказал, что среди порядочных людей читать чужие письма не принято. За грубость Сучков был посажен на три дня под арест.
Вскоре он заболел тяжёлым приступом малярии и был отправлен в московский военный госпиталь. Там он вёл социалистическую пропаганду среди больных солдат.
К выздоровлению Сучкова полк уже вернулся с Дальнего Востока. Братья встретились, расцеловались. Дмитрий стал рассказывать про 9 января, о карательных экспедициях в деревнях, о баррикадных боях на Красной Пресне в Москве. Рассказывал ярко, страстно.
Агитация в солдатских массах была как искры в кучи сухой соломы. Весной в железнодорожных мастерских арестовали четырёх рабочих. Мастерские заволновались, бросили работу, потребовали освобождения арестованных. К мастерским двинули три роты Ромодановского полка. До выступления, в отсутствии офицеров, Сучков произнёс перед солдатами пламенную речь и научил как держаться.
Перед мастерскими волновалась тысячная толпа рабочих. Комендант стал позади солдат и стал командовать: «По толпе… залпом… роты…». И вдруг оборвал команду. Ряды стояли неподвижно, ни один солдат не взял ружья на изготовку. Рабочие окружили солдат, целовали, обнимали, совали в руки баранки, колбасу. Солдаты по-прежнему стояли неподвижно.
Командир полка пришёл в бешенство. Командовавший отрядом капитан Тиунов не явился к полковому командиру с рапортом. Посланный вестовой вернулся и доложил, что капитан Тиунов застрелился. Он выстрелил себе в грудь, пуля прошла на вылет, но не задела сердца и крупных сосудов. Его отнесли в лазарет.
В начале августа, когда полк ещё стоял в лагерях, два солдата нашли в овраге большую кучу распечатанных писем и отрезов денежных переводов, адресованных солдатам. Стали читать письма. В них солдатам писали, чтобы не стреляли в мужиков, чтобы стояли за Государственную думу. При проверке денежных переводов оказалось, что адресаты денег этих не получили.
К вечеру весь лагерь шумел, как развороченный улей. Капитан Тиунов, на днях только вышедший из госпиталя, вызвал к себе Сучкова. Состоялся тяжёлый разговор. Тиунов сказал: «Ты хочешь свободы, а вызовешь анархию… В ней и я погибну, и сам ты, и Россия… Прощай. А мы будем драться с вами до последнего!». Сучков ответил: «Не испугаемся: кто кого!».