***[ред.]
В восьмидесятых-девяностых годах в Петербурге в Большом театре пел тенор Михаил Иванович Михайлов. Голос прекрасный, но был очень недалёк и невежествен. В «Русалке» пел, ударяя себя ладонью по лбу: «А вот и дуб заветный…».
***[ред.]
В те же годы, там же, в тех же ролях, что и Михайлов, выступал прекраснейший тенор Николай Николаевич Фигнер. Был он к тому же хорошим актёром и изящным красавцем. Учился пению он в Италии. Покровительствовала Фигнеру итальянская певица Медея Мей.
Услышавший его однажды великий князь Владимир Александрович добился возвращения Фигнера в 1887 году в Петербург. Выступления его были триумфальны.
Через пятнадцать-двадцать лет Фигнер потерял голос, но со сцены не ушёл. Завистливо оттирал сколько-нибудь даровитых теноров, сам выступал в самых ответственных ролях. Человек он был нехороший, но ему многое прощалось. Он носил усы и бородку и в таком виде, в нарушение всякой бытовой правды, пел, например, партию Ленского.
***[ред.]
Было это в конце 1898 года. Рассказчик служил ассистентом в Барачной больнице Боткина. Его жена была больна тяжёлым нервным расстройством.
Дважды они были на приёме у профессора нервных болезней В. М. Бехтерева. Он осмотрел больную очень быстро, формально. Прописал традиционные настой валерьяны с бромидом натрия, а другой раз — настой горицвета с бромидом аммония и ежедневные тёплые ванны. Пользы не было.
Через двадцать пять лет оказалось, что у жены была скрытая малярия.
***[ред.]
В конце девяностых годов в Петербург приезжал знаменитый итальянский трагик Томазо Сальвини. Ему было уже семьдесят лет. Рассказчик видел его в «Отелло». Прославленные европейские трагики — Росси, Барная — показались рассказчику крохотными в сравнении с Сальвинии. Спектакли с его участием шли в Александрийском театре; остальные роли исполняли артисты этого театра (Дездемону играла В. Ф. Комиссаржевская).
Сальвинии играл по-итальянски, остальные актёры — по-русски. Душа сразу, без колебания, сказала: «Вот это — гений!».
***[ред.]
У нас много писали об «Отелло», когда драма была поставлена в Малом театре с исполнителем заглавной роли Остужевым. Хвалили игру Остужева, показывающего, как у Отелло постепенно зарождается прежде неведомое ему чувство ревности и доводит его до безумия.
Честь, как она в то время понималась, требовала жесточайшей расправы с изменившую мужу женщиной. Отелло, как смертно-тяжкий долг, берёт на себя исполнение требований общепризнанного нравственного закона.
***[ред.]
В девяностых годах в Петербурге существовал драматический театр «Литературно-артистического кружка» во главе с издателем «Нового времени» А. С. Сувориным. Режиссура была хорошая, много было талантливых актёров.
Событием стала постановка драмы А. К. Толстого «Царь Фёдор Иоаннович». Пьеса находилась под цензурным запретом. Заслуга Суворина в том, что он, благодаря своим связям, добился снятия запрета.
Умственное убожество царя Фёдора невольно наводило мысль на такое же умственное убожество императора Николая II. Со сцены звучали слова царя Фёдора: «Видно богу/ Угодно было, чтоб немудрый царь/ Сел на Руси».
В суворинском театре царя Фёдора великолепно играл молодой П. Н. Орленев. В молодом Художественном театре эту роль не менее великолепно исполнял И. М. Москвин.
***[ред.]
Молодой Художественный театр впервые приехал в Петербург весной 1901 года и сразу завоевал петербуржцев.
В спектакле «Доктор Штокман» заглавную роль играл Станиславский. Впечатления от таких спектаклей остаются на всю жизнь. Умница и в то же время ребёнок, наивный чудак.
В Петербурге была напряжённая обстановка. Четвёртого марта 1901 года произошла знаменитая демонстрация на площади Казанского собора. Спрятанная в соседних дворах конная полиция выскочила на площадь, окружила толпу студентов и стала топтать её лошадьми и избивать нагайками. Эта отвратительная бойня вызвала всеобщее возмущение.
Казалось, что в «Докторе Штокмане» не было ничего злободневного. Однако в пьесе то и дело появлялись словечки и положения как будто прямо намекавшие на современность. Публика смеялась и бурно аплодировала. Спектакль превратился в демонстрацию.
В пятом действии доктор Штокман рассматривал дыру на своих новых брюках и говорил, что, когда идёшь защищать дело справедливости и свободы, никогда не следует надевать нового платья. Публика хохотала и рукоплескала: это был яркий намёк на полицейские нагайки, от которых пострадала не только одежда бывших на Казанской площади.
В этом же действии к доктору Штокману являются редактор и издатель местной газеты — продажные души. Они предлагают доктору вступить с ними в гнуснейшую сделку. Штокман в негодовании бросается на них с зонтиком и выгоняет вон. Публика сопровождала его действия аплодисментами, смехом и неожиданными криками: «Суворин! Суворин!». Суворин, издатель «Нового времени», был в театре, и публика это знала. Сначала он не понял, но вдруг страшно побледнел и поспешно исчез из театра.
За участие в демонстрации на Казанской площади В. В. Смидовича уволили с должности исполняющего обязанности младшего врача Барачной больницы. Врачи подарили ему на память изящный брелок.
***[ред.]
Пётр Гермогенович Смидович в начале девяностых годов был студентом Московского университета и сильно нуждался. За участие в революционном движении Пётр был исключён из университета. Он уехал за границу. В Париже окончил курс Высшей электротехнической школы, стал инженером. Переехал в Бельгию и в Льеже поступил на завод простым рабочим. Здесь он связался с бельгийской социалистической партией.
В конце девяностых годов он приехал в Петербург с паспортом бельгийского рабочего, вступил в социал-демократическую организацию и энергично взялся за революционную работу. Петра арестовали, посадили в тюрьму. За буйное поведение его с жандармами довезли до границы и, как иностранца, отпустили на волю.
Через полгода Пётр опять был в Петербурге и снова взялся за работу. Умер он в 1935 году членом Президиума ВЦИКа.
Два побега[ред.]
Звали её Димка. Она уже несколько раз сидела в тюрьме. Была в ссылке. Из ссылки бежала за границу. В 1902 году нелегально приехала в Россию по делам «Искры». В Кременчуге её арестовали и отправили в Киев. Начальник жандармского управления генерал Новицкий лично допрашивал её, но ничего не добился.
Димку отвезли в Лукьяновскую тюрьму. Порядки в ней были свободные. Двери камер не запирались, политические заключённые ходили друг к другу в гости, прогулки были общие. Тринадцать-четырнадцать человек бежали. После этого в тюрьме пошли строгости. Все вольности были отменены, надзор стал самый жестокий.
Несмотря на это Димка решила бежать. Самое важное в её плане было научиться моментально менять свой внешний вид. Достали с воли нужные материалы. Больше месяца Димка усердно упражнялась, пока не достигла значительной ловкости.
Однажды, в понедельник, тринадцатого числа, её вызвали на допрос в жандармское управление. Она стала готовиться. Надела тёмно-синюю юбку. К волосам приколола фетровую шляпку. На допросе она издевалась над жандармами. Генерал Новицкий приказал увезти её.
Во дворе у подъезда стояла тюремная карета. Возле никого не было — ни кучера, ни третьего жандарма: мела метель, и они, видимо, ушли куда-нибудь греться. Один из жандармов пошёл их искать, другой остался сторожить Димку.
Она сказала, что ей нужно в уборную, и пошла к деревянной будочке женской уборной в глубине двора. Жандарм пошёл за нею следом и остановился у двери. Она вошла в уборную…
Дверь за Димкой захлопнулась, затем сейчас же раскрылась, и из уборной выбежала кокетливая девушка в голубом платочке и серой юбке. Она неспешно направилась к воротам. Там была ещё одна большая опасность — выйти можно только с пропуском. Но часовой спрятался от метели в будку и не заметил Димки.
Жандарм, ждавший её около уборной потом рассказывал, что принял её за горничную полицмейстера. Жандарм забеспокоился, приоткрыл дверь, заглянул — никого. На полу синяя юбка, фетровая шляпка.
Когда Новицкому доложили о побеге, он в ярости велел всех жандармов, всю полицию немедленно двинуть на розыски Димки.
У Димки был единственный адрес семьи Афанасьевых. Это было очень опасно, но повезло: полиция туда не заглянула. Димка попросила сообщить товарищам о её побеге, сказала, что будет ждать в Софийском соборе. Оттуда товарищи привезли её в безопасное место. Недели через две-три Димку переправили за границу.
В 1904 или 1905 году у неё был ещё один побег, тоже в Киеве. Арестовали сразу человек пятьдесят — все участники подпольной конференции районных организаций. Собрались у одного сочувствующего. У всех переписали паспорта. В соседней комнате оказалась свободная кровать. Димка легла не неё и притворилась спящей. Когда ушёл последний полицейский, хозяин чёрным ходом вывел её через задний двор на волю.
Потом Димка узнала, что во дворе и за воротами тюрьмы делали перекличку. За Димку откликнулись другие. Её отсутствие выяснилось только когда арестованных стали разводить по камерам. Их всех освободила революция 1905 года.
***[ред.]
Рассказчику показывали гравюры художницы Кэте Кольвиц. «Крестьянская война» — исступлённая толпа с косами, топорами, вилами мчится вихрем, сзади горят здания. Над толпой парит нагая женщина с факелом. Танец пьяных от крови женщин вокруг гильотины…
Художница по натуре и образу жизни — человек самый трезвый и смирный. В искусстве же — страстная поклонница хмеля всякого рода, до алкогольного хмеля включительно. В Париже больше всего интересовалась балом художников, где они и натурщицы должны были танцевать голыми.
Там Кэте Кольвиц познакомились с художницей, женой врача больничной кассы, просто одетой, с седыми волосами, внимательными глазами и удивительно молодым цветом лица. Сразу было видно, что никаким «хмелем» она не потрёпана.
***[ред.]
Прасковья Семёновна Ивановская была членом исполнительного комитета «Народной воли» в самый героический период его работы. В 1882 году она была осуждена на смертную казнь, которую заменили каторжными работами. Наказание Ивановская отбывала в Забайкалье, на реке Каре, где при ней в 1888 году произошла знаменитая карийская трагедия с массовым самоотравлением заключённых.
По отбытии каторги она жила на поселении. Там вышла замуж за ссыльнопоселенца Волошенко. Была у них прелестная дочка Надюша, Ей уже минуло семь лет, когда случилось несчастье — девочка опрокинула на себя кипящий самовар и умерла через несколько дней в страшных мучениях.
Прасковья Семёновна дни и ночи сидела неподвижно, с окаменевшим лицом, не спала, не ела. Из этого состояния её вывел старый народоволец доктор Фейт. Доктор сказал. что они в больнице погибают от недостатка обслуживающего персонала. Больных масса, уход отвратительный. Просил помочь им, и запряг её в работу.
Прасковья Семёновна дежурила при тяжёлых больных, делала уколы, ставила клизмы. Она делала и самую трудную работу — носила дрова и воду, мыла полы. Домой она приходила, валилась в постель и засыпала как убитая.
Через несколько месяцев доктор Фейт отпустил Прасковью Семёновну — душевная рана её зарубцевалась, и она ожила. В начале девятисотых годов она возвратилась в Россию, принимала деятельное участие в организации убийства Плеве.
***[ред.]
Баронесса Доротея Эртман превосходно исполняла фортепианные вещи Бетховена. Композитор сердечно любил её. Когда у Эртман умер единственный сын, она без слёз сидела неподвижно и безмолвно, ничего не слышала. Боялись, что она сойдёт с ума.
По приглашению баронессы пришёл Бетховен. Он подошёл к фортепиано и стал импровизировать тихое адажио. Композитор играл около часа. Когда закончил, его лицо было мокро от слёз. Он молча поцеловал Доротею и ушёл. Она рыдала. Холодное отчаяние сменилось тихой печалью…