Кулак (Сипаков)
Очень краткое содержание[ред.]
Белорусская деревня, зима 1929 года. Тит Ворошань забивал окна своего дома, готовясь к переселению в Сибирь. Его жена Юстина причитала, обнимая угол дома, не желая уезжать с родной земли.
Тит попрощался с домом, поклонился односельчанам и отправился в путь. По дороге он размышлял о несправедливости своей судьбы. Его, трудолюбивого хозяина, объявили кулаком, обрезали землю, травили, заставляли платить непосильные налоги. Тем временем лентяи и бездельники вроде Казябы и Шрубянка пользовались поддержкой властей, доносили на зажиточных крестьян.
В пути семья Ворошаня встретила Гаврилу Рыжанького, который рассказал о трудностях другого переселенца — Игната Дамарада. Эта встреча заставила Тита задуматься о неизвестности, ожидающей его в Сибири. Он боялся, что и там не найдёт справедливости, что придётся корчевать тайгу, что могут ограбить в дороге.
Когда до станции оставалось совсем немного, Юстина вдруг выпрыгнула из саней и побежала обратно к деревне. Тит догнал её и стал стегать кнутом и жену, и лошадь. Неожиданно для всех, он сам развернул сани в сторону дома.
Он знал, что дома ему будет ещё тяжелее и невыносимее жить, чем в той неизвестной Сибири, но всё же так и не развернул саней. Конь бежал изо всех сил, и Юстина, держась за оглоблю, спотыкаясь, но не отставая, бежала рядом с ним.
Эпилог показал, что история повторяется: в 1986 году пожилая Любовь Титовна (дочь Тита) отказалась покидать свой дом во время эвакуации из зоны радиационного заражения после Чернобыльской катастрофы, несмотря на уговоры внуков и представителей власти.
Подробный пересказ[ред.]
Деление пересказа на главы — условное.
Болезненное прощание с родным домом[ред.]
Зимой 1929 года Тит Ворошань забивал окна своего дома перед отъездом в Сибирь. Работа давалась ему тяжело — руки дрожали, перед глазами словно повисла пелена. С каждым ударом топора по гвоздям ему казалось, что он заколачивает не окна, а крышку гроба.
Придерживая локтем доску, нагнулся снова, поднял из сугроба снега топор и, словно через какую-то пелену, что вдруг повисла перед глазами, заслонив всё на свете, начал, особо не разбирая, молотить как попало обухом...
Рядом голосила его жена Юстина, причитая над родным домом, обнимая угол хаты, царапая бревна и не замечая, как разодрала себе лицо до крови. Она умоляла дом удержать их своими углами, сенями, крылечком, не отпускать в далёкую дорогу.
Айё, айё, а избушка ты моя родная! А зачем же ты нас отпускаешь в такую далёкую дороженьку. А уцепись же ты своими уголочками, своими щеколдочками, своими сенцами, своими крылечками и удержи нас возле себя.
Тит, не обращая внимания на жену, методично заканчивал работу. Забив все окна, он направился к дверям. Юстина попыталась остановить его, но муж отстранил её. Женщина упала на снег и начала выгребать землю из-под снега, пряча её за пазуху. Она заявила, что никуда не поедет, но Тит решительно поднял её и посадил в сани.
Перед отъездом Тит снял шапку, поклонился своему дому, попрощался с ним как с покойником, поцеловал дверь, угол и порог. Затем он попрощался с односельчанами: «Не поминайте нас, люди, злом, поминайте нас, люди, добром. Живи здоровенькая, Кросница!»
Размышления Цита о коллективизации и преследовании кулаков[ред.]
По дороге Тит размышлял о причинах своего отъезда. Его объявили кулаком только за то, что он трудился не покладая рук и имел 42 десятины земли. Он вспоминал, как местные активисты постоянно обвиняли его в эксплуатации батраков, хотя сами ничего не делали для бедняков.
Особенно возмущало Тита отношение к труду. Те, кто работал, подвергались гонениям, а лентяи получали поддержку власти. Он вспоминал, как Аулас Долгий целыми днями сидел на лавке, пока другие косили, а потом жаловался, что по его нескошенному лугу ходят и ездят.
Я не имею, так и ты не имей. У меня нет, пусть и у тебя не будет. Как говорят, и сам не ем, и другому не дам. Пихума! Они и бедных, кто работать хочет, ненавидят.
Тит с горечью думал о том, как создаются колхозы, куда собираются в основном пьяницы и лодыри. Они не умеют и не хотят работать, но получают землю при переделе. Даже урожай, который им удаётся вырастить, они не могут правильно сохранить — ссыпают зерно прямо на землю, где оно преет и плесневеет.
Боже мой, что это только и делается в твоём мире?! Говорят, что вскоре всех хозяев скопом в коллективные хозяйства силой загонять будут. Как скотину в хлев. Так это ж, пихума, крепостное право будет.
Он вспоминал, как пытался создать культурное хозяйство по совету агронома — купил сельскохозяйственные машины, разбил землю на многополье. Думал, что теперь его не тронут, но всё равно отрезали большую часть земли, оставив только 20 десятин, а остальное разделили между пятью лодырями.
Воспоминания о конфликтах с деревенскими активистами[ред.]
Особенно много неприятностей Титу доставлял деревенский активист Харлам Шрубёнок, которого за глаза называли Соплом. Этот человек ничего не делал, но всем указывал, как жить. Он разорил хозяйство своего отца и выгнал его из дома, а теперь старик ходил по чужим домам, прося еду.
Шрубёнок был дезертиром, сбежавшим с фронта, но теперь выдавал себя за уполномоченного. Он писал доносы в газеты под разными псевдонимами: «Хомка Косой», «Неугомонный», «Советское око» и даже «Друг». По его доносам посадили хозяина Шабуню, после чего его жена, оставшись одна с хозяйством и больная чахоткой, не выдержала и подожгла дом, погибнув вместе с четырьмя детьми.
Тит вспоминал и другого активиста — Казябу, который тоже ничего не делал, но получил землю при переделе. Его жена Евстисья была избрана в Совет, хотя ничего не смыслила в хозяйстве. Именно она придумала собрать все жернова в деревне и сложить их под углом дома Шрубёнка, запретив молоть зерно дома — якобы для того, чтобы быть «культурными».
С горечью вспоминал Тит и о том, как пострадала его средняя дочь Любка. Её не приняли на рабфак только потому, что она была дочерью кулака. А потом в соседней деревне Телешово её обесчестили местные парни, среди которых был и сын Казябы. После этого девушке невозможно было оставаться в деревне — каждый мальчишка показывал на неё пальцем.
Тит думал о том, что его старший сын Егорка был исключён из Красной Армии только из-за того, что его отец считался кулаком. Это произошло после того, как Тит подал заявление о снижении налога для семей, чьи сыновья служат в армии. Сначала налог снизили, но Шрубёнок с Покладом подняли шум, и решение отменили.
Путь на железнодорожную станцию и встреча с другими переселенцами[ред.]
Семья Ворошаней ехала на трёх санях. На первых сидели Тит с Юстиной и маленьким Трофимкой, на вторых — Егорка с Любкой, а на третьих — Захарка, Левон Мукасей и Юзик Тумилович, которые согласились отвезти переселенцев до железнодорожной станции.
По дороге Тит размышлял о том, что ждёт их в Сибири. Он не был там, в отличие от некоторых других переселенцев, которые ездили заранее выбирать землю. Тит беспокоился о документах, деньгах, боялся, что их могут ограбить в пути.
На дороге они встретили Гаврилу Рыженького из деревни Дедни, который возвращался со станции. Он рассказал, что только что отвёз туда семью Игната Домарада, но у них возникли проблемы с документами. Начальник станции заявил, что в его справочнике нет станции Карталы, указанной в документах, и отказался продавать билеты.
Домарад поехал в район искать правду, а его жена с детьми осталась на станции сторожить вещи, выгруженные прямо на снег. Гаврила предупредил Тита, что в дороге всякое бывает — и грабят, и убивают. «У переселенцев же денег много. Всё хозяйство, считай, везёт в кошельке: и хату, и коня, и корову — всё с собой…»
Этот рассказ встревожил Тита. Он проверил документы и деньги, спрятанные в специально пришитом к нательной рубашке кармане. После встречи с Гаврилой ему стало не по себе, и даже Сибирь представлялась теперь более холодной и неприветливой.
Решение вернуться домой несмотря на последствия[ред.]
Тит продолжал размышлять о своей судьбе. Он думал о родной земле, которую вынужден покинуть, о том, как любил её и как она отвечала ему своим плодородием. Он не понимал, почему его заставляют уезжать, за что его преследуют.
Земелька наша родная! Ты ж и красивая, ты ж и желанная, ты ж и ласковая, ты ж и щедрая. У тебя ж и снегов хватает, и дождей достаточно. На тебе ж и зной не страшный, и морозы не смертельные.
Зачем же мы покидаем тебя?! Что ищем в чужих землях? Куда едем и зачем?! Я ведь, к примеру, любил тебя всю свою жизнь, и ты сама, чувствуя мою любовь и ласку, тоже льнула ко мне.
Так почему же меня разлучают с тобой? Так почему же не дают нам спокойно жить и работать на тебе?! За что издеваются над нами?! За что ненавидят?! За что карают?! За что?!
Внезапно Юстина закричала: «Не поеду!» и выкатилась из саней, потянув за собой Трофимку. Тит успел удержать сына, а жена побежала обратно к деревне. Он увидел, как ярко светит солнце на снегу, как близко уже железнодорожная станция с её водонапорной башней.
В этот момент что-то переломилось в душе Тита. Он закричал на коня и начал нещадно стегать его, поворачивая обратно. Левон Мукасей пытался остановить его, крича, что он поломает оглобли и загонит коня, но, увидев перекошенное лицо Тита, уступил дорогу.
Догнав Юстину, Тит продолжал стегать и коня, и жену, но она, вместо того чтобы плакать от боли, счастливо смеялась. Мужчины, ехавшие следом, посовещались и тоже развернули сани. Тит знал, что дома ему будет ещё тяжелее жить, чем в неведомой Сибири, но всё равно не повернул назад.
Если бы кто-нибудь незнакомый увидел её вот сейчас, мог бы подумать, что женщина сошла с ума: её стегают кнутом, а она смеётся. Если бы кто-нибудь мог увидеть сейчас вблизи и Тита, заметил бы, что в его глазах стояли слёзы...
Конь бежал изо всех сил, а Юстина, держась за оглоблю, бежала рядом с ним, спотыкаясь, но не отставая, и продолжала счастливо смеяться. Тит же, вместо того чтобы радоваться возвращению домой, плакал.
Эпилог (весна 1986 года): Причитания о родной земле[ред.]
Весной 1986 года женщина причитала над своим домом, который ей приходилось покидать. Она вспоминала свою мать, которая всегда держалась за родную землю и возвращалась к ней из всех поселений-выселений. Вспоминала отца, который учил никогда не расставаться с родной землёй.
Она говорила о том, как её отец пострадал только за то, что любил и умел работать, как его насильно отправили в Сибирь, где он и погиб. Теперь и её саму отрывают от родной земли и хотят отправить в ту же Сибирь, которая «съела» её отца.
«А люди добрые, чем же мы провинились, как же нам без своей земли в Сибири той обходиться? А где же он, змей страшный тот, враг ненасытный тот, который угрожает и нашей землице, и нам всем? А я ж его глазками не вижу, ушками не слышу, ни ртом, ни носом не чувствую…»
Эпилог (1989 год): Отказ от эвакуации[ред.]
На улице возле калитки сигналил старый автобус. Но пожилая женщина, баба Люба, стояла у крыльца и не могла решиться покинуть двор. Из автобуса её просили поторопиться внуки, говоря, что иначе все облучатся.
«А внучки вы мои родные, поезжайте вы скорее и живите, живенькие и здоровенькие, где хотите, а меня, старую бабу, не трогайте и не везите никуда. Я хочу в своей родной хатке умереть и в своей родной землице лежать…»
Увидев приближающихся милиционера и председателя сельсовета, баба Люба быстро взбежала на крылечко, бросилась в сени, закрыла за собой дверь и затихла. Автобус постоял, посигналил и уехал — эвакуаторы решили, что бабу Любу, когда она успокоится, можно будет забрать следующим рейсом.
Загнали нас с тобой, Юстина, в угол, и дорога наша отсюда, из Кросницы, только в Сибирь... Нет, Юстина, назад уже нам с тобой нет возвращения. Позади уже у нас ничего нет, ничего не осталось.