Зона (Довлатов)
Очень краткое содержание[ред.]
СССР, Республика Коми, 1960-е годы. Молодой надзиратель лагерной охраны писал издателю письма о своей службе в уголовных лагерях.
Он рассказывал истории о заключённых и надзирателях. Эстонец Густав Пахапиль ненавидел всех оккупантов. Во время войны он дважды уходил в лес — сначала от немцев, потом от советских. Его арестовали за дезертирство и сослали в Казахстан, где он умер. Сын Густава тоже попал в охрану и мечтал о Канаде. Рецидивист Турин приехал в лагерь играть Ленина в самодеятельном спектакле к юбилею революции.
Надзиратель размышлял о сходстве между заключёнными и охранниками. Он видел, как люди меняются под давлением обстоятельств. Капитан Егоров встретил на курорте бывшего заключённого, который угрожал ему ножом. Капитан Токарь пил от одиночества, его жена танцевала в Москве, а сын стал жокеем. Надзиратель Алиханов спас от расправы стукача Онучина.
На юбилей Октябрьской революции поставили пьесу о Ленине и Дзержинском. Когда Ленин обратился к залу с речью о светлом будущем, заключённые сначала смеялись, но потом запели «Интернационал».
Впервые я был частью моей особенной, небывалой страны. Я целиком состоял из жестокости, голода, памяти, злобы… От слёз я на минуту потерял зрение.
Однажды надзиратель напился с сослуживцами и подрался с грузинами из-за вина. Его связали и оставили в ленинской комнате до утра. Наутро конвоир Фидель повёл его на гауптвахту. По дороге надзиратель захотел зайти в библиотеку к знакомой женщине, но конвоир не пустил. Надзиратель пошёл к библиотеке, и конвоир направил на него автомат. Надзиратель остановился, они помирились и пошли дальше.
Подробный пересказ[ред.]
Деление пересказа на главы — условное.
Предисловие автора: письма издателю о замысле книги[ред.]
Довлатов обратился к издателю с предложением напечатать его лагерную книгу. Он объяснял, что три года собирался издать «Зону» как можно быстрее, ведь именно с этого началось его писательство. Найти издателя оказалось чрезвычайно трудно — двое уже отказали. Мотивы отказа были почти стандартными: лагерная тема исчерпана, бесконечные тюремные мемуары надоели читателю, после Солженицына тема должна быть закрыта.
Солженицын описывает политические лагеря. Я — уголовные. Солженицын был заключённым. Я — надзирателем. По Солженицыну, лагерь — это ад. Я же думаю, что ад — это мы сами…
Довлатов признавал, что его рукопись не является законченным произведением — это своего рода дневник, хаотические записки, комплект неорганизованных материалов. Издателей смущала такая беспорядочная фактура. Дело осложнилось тем, что «Зона» приходила частями. Перед отъездом автор сфотографировал рукопись на микроплёнку, куски её раздал нескольким отважным француженкам, которым удалось провезти сочинения через таможенные кордоны. В течение нескольких лет он получал крошечные бандероли из Франции и пытался составить из отдельных кусочков единое целое.
История семьи Пахапиль: три поколения под властью[ред.]
Старый Калью Пахапиль ненавидел оккупантов. Он любил, когда пели хором, горькую брагу и маленьких толстых ребятишек. Пахапиль говорил, что в здешних краях должны жить одни эстонцы, и больше никто. Когда пришли немцы, они играли на гармошках, пели, угощали детей шоколадом. Старому Калью всё это не понравилось. Он долго молчал, потом собрался и ушёл в лес. Там он охотился, глушил рыбу, спал на еловых ветках. Когда русские выгнали оккупантов, Пахапиль вернулся. Он появился в Раквере, где советский капитан наградил его медалью.
Так он жил и работал стекольщиком. Но когда русские объявили мобилизацию, Пахапиль снова исчез. Он снова ушёл в лес и снова охотился, думал, молчал. Но русские предприняли облаву, и Пахапиля арестовали. Его судили как дезертира, били, плевали в лицо. Особенно старался капитан, подаривший ему медаль. А затем Пахапиля сослали на юг, где живут казахи. Там он вскоре и умер, наверное, от голода и чужой земли.
Его сын Густав окончил мореходную школу в Таллинне и получил диплом радиста.
По вечерам он сидел в Мюнди-баре и говорил легкомысленным девушкам, что настоящий эстонец должен жить в Канаде. Летом его призвали в охрану. Учебный пункт был расположен на станции Иоссер. Всё делалось по команде: сон, обед, разговоры. Густав ненавидел это и разговаривал только по-своему, только по-эстонски, даже с караульными псами. Кроме того, в одиночестве пил, если мешали — дрался, а также допускал «инциденты женского порядка».
Становление писателя: как лагерь изменил автора[ред.]
Довлатов вспоминал, что рос полноценным молодым человеком. У него был комплект любящих родителей, правда, они вскоре разошлись. Но развод мало повредил их отношениям с ним. Более того, развод мало повредил их отношениям друг с другом. У него были нормальные рядовые способности, заурядная внешность с чуточку фальшивым неаполитанским оттенком. Всё предвещало обычную советскую биографию. Три года в университете слабо повлияли на его личность. Это было продолжение средней школы, разве что на более высоком уровне.
Он не знал, что именно тогда достиг вершины благополучия. Дальше всё пошло хуже. Несчастная любовь, долги, женитьба… И как завершение всего этого — лагерная охрана. То, что он увидел, совершенно его потрясло.
Впервые я понял, что такое свобода, жестокость, насилие. Я увидел свободу за решёткой. Жестокость, бессмысленную, как поэзия. Насилие, обыденное, как сырость.
Он увидел человека, полностью низведённого до животного состояния. Увидел, чему он способен радоваться. Мир, в который он попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой и насиловали коз. В этом мире убивали за пачку чая.
Мир, в который я попал, был ужасен. Но жизнь продолжалась. Более того, здесь сохранялись обычные жизненные пропорции. Соотношение добра и зла, горя и радости — оставалось неизменным.
Летчик Мищук и дружба за колючей проволокой[ред.]
Когда-то Мищук работал в аэросъёмочной бригаде. Он был хорошим пилотом. Вот только зря он начал спекулировать рыбой, которую привозил из Африканды. Мищуку долго везло, потому что он не был жадным. Но вот когда Мищук украл рулон парашютного шёлка, его забрали. Мищука направили в ИТК-5. Он стал передовиком труда, активистом, читателем газеты «За досрочное освобождение». А главное, записался в СВП — секцию внутреннего порядка. И ходил теперь между бараками с красной повязкой на рукаве.
Однажды на лесоповале появился вертолёт. Мищук начал махать руками, показывая знаки. И тут произошло чудо — вертолёт шёл на посадку. Из него спустился пилот Дима Маркони — самонадеянный крепыш, философ, умница. Мищук бросился к нему. Они час хлопали друг друга по животу. Маркони спрашивал про общих знакомых, обещал помочь Мищуку вернуться к полётам после освобождения. Он оставил ему шарф, часы и зажигалку. Мищука освободили через три года, по звонку. В аэропорт его не допустили — помешала судимость. А Дима Маркони разбился под Углегорском.
Надзиратели: Алиханов и жизнь между двух миров[ред.]
Шестой лагпункт находился в стороне от железной дороги. Алиханов был в этой колонии надзирателем штрафного изолятора, где содержались провинившиеся зеки.
Должность Алиханова была поистине сучьей. Тем не менее Борис добросовестно выполнял свои обязанности. То, что он выжил, является показателем качественным. Нельзя сказать, что он был мужественным или хладнокровным. Зато у него была драгоценная способность терять рассудок в минуту опасности. Видимо, это его и спасало. В результате его считали хладнокровным и мужественным. Но при этом считали чужим. Он был чужим для всех — для зеков, солдат, офицеров и вольных лагерных работяг. Даже караульные псы считали его чужим.
Алиханов родился в интеллигентном семействе, где недолюбливали плохо одетых людей. А теперь он имел дело с уголовниками в полосатых бушлатах. С военнослужащими, от которых пахло ядовитой мазью, напоминающей дёготь. Или с вольными лагерными работягами, ещё за Котласом прокутившими гражданское тряпьё. Алиханов был хорошим надзирателем. И это всё же лучше, чем быть плохим надзирателем. Хуже плохого надзирателя только зеки в ШИЗО.
Ночью Алиханов дежурил в изоляторе. Днём он мог курить, сидя на гимнастических брусьях, играть в домино под хриплые звуки репродуктора или осваивать ротную библиотеку, в которой преобладали сочинения украинских авторов. В казарме его уважали, хоть и считали чужим. Чтобы заслужить казарменный авторитет, достаточно было игнорировать начальство. Алиханов легко игнорировал ротное командование, потому что служил надзирателем. Ему было нечего терять.
Однажды на питомнике Алиханов увидел женщину с высылки. Она лежала пьяная. Солдаты собирались идти к ней. Алиханов попытался остановить их, но ефрейтор Петров оборвал его.
Алиханов не пошёл с ними. Он лежал и думал о женщине с высылки. Вернее, старался не думать об этой женщине. Не задавая себе вопросов, Борис оделся и вышел на крыльцо. Он шёл на свет в полузанесённом окне. Зашёл в столовую, выпил вина. Потом направился на питомник. Там на груде дрессировочных костюмов лежала женщина. Её фиолетовое платье было глухо застёгнуто, при этом оно задралось до бёдер. Алиханов начал пить из горлышка. Женщина лежала с открытыми глазами. Он шагнул, наклонился, содрогаясь от запаха мокрых тряпок, водки и лосьона. Огромная янтарная брошка царапала ему лицо. Последнее, что услышал надзиратель: «Ах ты, сволочь!»
Он сидел в канцелярии, не зажигая лампы. Потом выпрямился, уронив руки. Алиханов неожиданно почувствовал запах морского ветра и рыбы. Услышал довоенное танго. Он закурил сигарету, затем крупным почерком вывел на листе: «Летом так просто казаться влюблённым. Зелёные тёплые сумерки бродят под ветками. Они превращают каждое слово в таинственный и смутный знак…»
Жизнь стала податливой. Её можно было изменить движением карандаша с холодными твёрдыми гранями и рельефной надписью — «Орион»…
Рецидивист Купцов: последний законник[ред.]
На лесоповале у низкого костра спиной к надзирателю расположился человек. Рядом лежала толстая книга без переплёта. В левой руке он держал бутерброд с томатной пастой. Это был Купцов.
Алиханов спросил: «А, Купцов, опять волынишь?! В крытку захотел?» Зек оглядел его как вещь. Как заграничный автомобиль напротив Эрмитажа. Затем он внятно произнёс: «Я люблю себя тешить…» Алиханов спрашивал: «Будешь работать?» Купцов отвечал: «Нет. Я родился, чтобы воровать». Неделю Купцов доходил в изоляторе. Без сигарет, без воздуха, на полухлебе. Наконец контролёр отпустил его в зону. В тот же день у него появились консервы, масло, белый хлеб. Загадочная организация, тюремный горсобес, снабжала его всем необходимым.
Однажды Алиханов зашёл в барак, где зеки играли в карты. Он сгрёб податливые мятые бумажки и сунул в карманы и за пазуху. Чалый хватал его за локоть. Купцов приказал: «Руки!» Алиханов вышел. Ему подбежали сзади. Вокруг стало тесно. Чужие тени кинулись под ноги. И он упал, не расслышав собственного крика. В госпитале он лежал недели полторы. Алиханов не знал, кто ударил его возле пожарного стенда. И всё же чувствовал: неподалёку от белого лезвия мелькнула улыбка Купцова.
Спектакль о Ленине: лагерный театр абсурда[ред.]
Замполит Хуриев привлёк Алиханова к постановке одноактной пьесы «Кремлёвские звёзды». События происходили в начале двадцатых годов. Действующих лиц — четыре: Ленин, Дзержинский, чекист Тимофей и его невеста Полина. Молодой чекист Тимофей поддавался буржуазным настроениям. Купеческая дочь Полина затягивала его в омут мещанства. Дзержинский проводил с ними воспитательную работу. В конце Тимофей сбрасывал путы ревизионизма. За ним робко следовала купеческая дочь Полина.
Ленина играл вор с ропчинской пересылки — Гурин. В роли Дзержинского — Цуриков, по кличке Мотыль. В роли Тимофея — Геша, придурок из санчасти. В роли Полины — Томка Лебедева из АХЧ. Публика ещё та. Возможно употребление наркотиков. А также недозволенные контакты с Лебедевой.
Наступило Седьмое ноября. К трём часам заключённых собрали на площадке возле шестого барака. Начальник лагеря майор Амосов произнёс короткую речь. Затем Хуриев объявил: «В шесть тридцать — общее собрание. После торжественной части — концерт». К шести заключённые начали группами собираться около библиотеки. Сначала незнакомый зек прочитал две басни Крылова. Потом завбаней Тарасюк жонглировал электрическими лампочками. Затем лейтенант Родичев прочитал стихотворение Маяковского. Его сменил рецидивист Шушаня, который без аккомпанемента исполнил «Цыганочку». Потом объявили нарядчика Логинова «в сопровождении гитары». Он вышел, поклонился, тронул струны и запел про цыганку с картами и пиковый туз.
Затем Хуриев объявил: «Революционная пьеса «Кремлёвские звёзды». На просцениум вынесли стул и голубую фанерную тумбу. Затем на сцену поднялся Цуриков в диагоналевой гимнастёрке. Он почесал ногу, сел и глубоко задумался. А Ленин всё не появлялся. Тут появился Гурин с огромным жёлтым чемоданом в руке. Цуриков даже слегка отвернулся, демонстрируя полное равнодушие. Из зала крикнули: «Встань, Мотылина! Как ты с паханом базаришь?» Цуриков неохотно приподнялся. Гурин дождался тишины и продолжал. Цуриков молчал. Он явно забыл текст. Хуриев подошёл к сцене и громко зашептал: «Делайте что хотите…» Дальше всё шло более или менее гладко.
Капитан Токарь и его трагедии[ред.]
Жизнь капитана Токаря состояла из мужества и пьянства.
Капитан, спотыкаясь, брёл узкой полоской земли между этими двумя океанами. Короче, жизнь его — не задалась. Жена в Москве и под другой фамилией танцует на эстраде. А сын — жокей. Недавно прислал свою фотографию: лошадь, ведро и какие-то доски. Токарь снимал шинель. На шее его, как дурное предзнаменование, белела узкая линия воротничка. Токарь приходил домой. К его ногам, приседая от восторга, бросался чёрный спаниель. Дома — тёплая водка, последние известия. В ящике стола — пистолет. Холод и тьма за окном. Избу обступили сугробы. Ни звука, ни шороха, выпил и жди. А сколько ждать — неизвестно.
Финальное противостояние: ночь ареста[ред.]
Когда рассказчика связали телефонным проводом, он успокоился. Голова его лежала у радиатора парового отопления. Ноги же, обутые в грубые кирзовые сапоги, — под люстрой. Он слышал, как выдавали оружие наряду. Как лейтенант Хуриев инструктировал солдат. Первым делом он решил объявить голодовку. Он стал ждать ужина, чтобы не притронуться к еде. Ужина ему так и не принесли.
Трезвея от холода, он начал вспоминать, как это было. Днём они напились с бесконвойниками. Затем отправились через посёлок в сторону кильдима. Около почты встретили леспромхозовского фельдшера Штерна. Фидель подошёл к нему, сорвал ондатровую шапку, зачерпнул снега и опять надел. Потом они зашли в кильдим и попросили у Тонечки бормотухи. Она сказала, что дешёвой выпивки нет. Тогда они закричали, что это всё равно, потому что деньги всё равно уже кончились. Она говорит: «Вымойте полы на складе. Я вам дам по фунфурику одеколона…» Они выпили немного одеколона. Вкус был ужасный, и они закусили барбарисками.
Послесловие[ред.]
Создание этой небольшой книги заняло у Сергея Довлатова четверть века — с 1964 по 1989 год. Изначально её главы были отдельными новеллами и имели самостоятельные названия. Первое издание «Зоны» появилось в 1982 году, через четыре года после того, как писателю пришлось навсегда покинуть Ленинград.