Золотые руки (Абрамов)
Деление пересказа на главы — условное.
Просьба Марии об отпуске и воспоминания председателя о её работе[ред.]
Мария влетела в контору колхоза, как ветер, и попросила председателя отпустить её на свадьбу в Мурманск.
Её подруга выходила замуж. Председатель спросил, кто останется с телятами, и Мария ответила, что отзовёт с пенсии мать, которая неделю как-нибудь выдержит.
Александр Иванович ещё полминуты назад считал себя заживо погребённым, потому что некем было подменить Марию, хотя и не отпустить её было нельзя.
Пять лет без выходных ломит!
Услышав про маму, председатель радостно заулюлюкал и разрешил Марии ехать, пошутив, чтобы она садилась подальше от жениха, а то он может перепутать её с невестой. Председатель говорил от души. Он всегда любовался Марией и втайне завидовал тому, кому достанется это сокровище. Красавицей её, может, и не назовёшь, и ростом не очень вышла, но веселья и задора в ней было на семерых.
И работница… За сорок пять лет свои такой не видывал. Три бабёнки до неё топтались на телятнике... И всё равно телята дохли. А эта пришла – ещё совсем-совсем девчонка.
Но в первый же день она заявила: «Проваливайте! Одна справлюсь».
Возвращение Марии, обида на свои руки и утешение в работе[ред.]
Мария вернулась через три дня. Она была мрачная, с накрепко поджатыми губами. Председатель попробовал пошутить, спросив, не перепила ли она на свадьбе. Мария отрезала, что на свадьбе не была, и вдруг с яростью и злостью выбросила на стол свои руки, спросив, куда она с такими крюками поедет, чтобы люди посмеялись.
Председатель ничего не понимал. Мария объяснила, что зашла на аэродроме в городе в ресторан, чтобы перекусить, пока два часа ждать самолёт на Мурманск. Она пристроилась к одному столу, где сидели два франта и накрашенная женщина.
Зашла на аэродроме в городе в ресторан... ну и пристроилась к одному столу... Смотрю, а они и есть перестали. Грабли мои не понравились! Все растрескались, все красные, как сучья.
Мария сорвалась на крик, говоря, что её руки все растрескались, все красные, как сучья, и с чего же им понравиться. Она заявила, что больше не будет работать, что наробилась, и пусть ищут другую дуру.
Всё! Наробилась больше. Ищите другую дуру. А я в город поеду красоту на руки наводить, маникюры… Заведу, как у этой кудрявой фрали.
Председатель спросил, неужели она из-за этих пижонов не поехала на свадьбу. Мария ответила, что как же поедешь, когда подруга работает медсестрой, жених офицер, и там будет много крашеных и завитых.
Она говорила, что разве виновата, что с утра до ночи и в ледяную воду, и в пойло, и навоз отгребает.
А разве я виновата, что с утра до ночи и в ледяную воду, и в пойло, и навоз отгребаю… Да с чего же у меня будут руки?
Председатель пытался успокоить Марию, говоря, что у неё золотые руки, самые красивые на свете.
Мария, Мария… у тебя золотые руки… Самые красивые на свете. Ей-богу!
Мария горько ответила, что красивые, только с этой красотой в город нельзя показаться. Успокоилась она немного лишь тогда, когда переступила порог телятника. Семьдесят пять телят затрубили от радости, увидев её.
В семьдесят пять глоток, в семьдесят пять зычных труб затрубили телята от радости.
Мария поняла, что это её место, где она нужна и где её любят. Её руки, потрескавшиеся и красные от тяжёлой работы, были действительно золотыми — они дарили жизнь и заботу беспомощным телятам. Здесь, среди своих подопечных, она чувствовала себя по-настоящему счастливой и нужной.