Очень краткое содержание[ред.]
Максим Богданович, смертельно больной туберкулезом, в 1917 году отправился в Ялту в надежде на выздоровление. Там он умер в одиночестве, написав в последнем письме отцу: «Здравствуй, старый воробей. Молодому воробью плохо…»
Отец поэта Адам Егорович был талантливым ученым-этнографом, но его научная карьера не сложилась. После смерти первой жены, матери Максима, он покинул Белоруссию. Связи с родиной ослабли.
Через шесть лет после смерти сына Адама Егоровича попросили написать о нем воспоминания. Он понял, что сын опередил время, а сам Адам Егорович разминулся с эпохой. Но главное его наследие — сын Максим, впитавший дух предков и ставший великим поэтом.
Максим Богданович уехал из Белоруссии в пять лет, после смерти матери. Он рос вдали от родины, но светлая память о ней позвала назад. Белоруссия стала страной обетованной, куда он должен вернуться, чтобы принести пользу народу.
Богданович шел к Белоруссии дальними путями, но тем сильнее любил ее. Изучать язык по словарям — что может быть труднее для поэта? Но он упорно двигался к цели. Главное — он был белорусом в душе.
Поэт выступал и как критик, стремясь направить развитие молодой белорусской литературы. Призывал писателей расширять круг тем. Радовался, когда в стихах его современника, белорусского поэта Янки Купалы, появлялись «красота природы и краса любви».
Богданович размышлял о природе творчества. Искусство для него — создание новой реальности. Поэт творит красоту, высекая «искры из грубых каменьев» бытия. Но этот труд требует жертв, «огня мучений».
Богданович никогда не стоял в стороне от магистрального пути литературы. Напротив, именно он во многом определял этот путь. Поэт соединял в себе дарования Купалы и Коласа, но шел дальше их. Он раздвигал границы белорусского искусства, выводил его на мировую арену.
Без Богдановича не было бы белорусской поэзии в ее нынешнем виде. Его лаконизм, емкость образов, умение видеть главное — бесценный дар потомкам. Поэт успел так много, но мог бы свершить еще больше, если бы не ранняя смерть.
Подробный пересказ по главам[ред.]
Молодому воробью плохо[ред.]
Максим Богданович, смертельно больной туберкулезом, отправился в Ялту в надежде на выздоровление. Он ехал навстречу революции, мечтая прожить еще хотя бы два года. В Ялте поэт поселился у хозяйки Марии Цемко. Одиночество тяготило его, мысли путались. По ночам являлась тень Сальери.
Богдановичу становилось хуже. Он написал отцу: «Здравствуй, старый воробей. Молодому воробью плохо…» В последний день ему полегчало, он попросил клубники, но смог съесть лишь пару ягод. Вскоре хозяйка нашла поэта мертвым. В его руке было скомканное письмо отцу без адреса. Хозяйка не знала, что Адам Егорович Богданович жил совсем близко, в Симферополе.
Старый воробей[ред.]
Отец поэта, Адам Егорович, был талантливым ученым-этнографом, но его научная карьера не задалась. После смерти первой жены, матери Максима, он покинул Белоруссию. Связи с родиной ослабли.
Через шесть лет после смерти сына Адама Егоровича попросили написать о нем воспоминания. Это заставило вновь задуматься о своей судьбе. Он понимал, что сын опередил время и победил, а сам Адам Егорович разминулся с эпохой. Но в юности он тоже жадно впитывал знания, боролся с трудностями. На него повлияла бабушка Рузаля — знахарка и сказочница. Ее мудрость передалась и внуку.
Адам Егорович был просветителем, его интересовало все — наука, литература, революция. Но слишком много сил уходило на борьбу. Он признавал: «Написал я много, но толку мало». Только ранние труды имели значение. Главное же его наследие — сын Максим, впитавший дух предков и ставший великим поэтом.
Страна обетованная[ред.]
Максим Богданович уехал из Белоруссии в пять лет, после смерти матери. Он рос вдали от родины. Самым сильным «белорусским» впечатлением детства стала потеря матери. Эта трагедия лишила его родины, но светлая память о ней позвала назад.
Загадка — когда и как он выучил белорусский язык, когда возник в его сердце образ Белоруссии. Отец вспоминал, что писать стихи по-белорусски Максим начал рано, в 10-11 лет. Но сам признавал: «Его занятия белоруссикой шли совершенно незаметно для меня и окружающих: по крайней мере, я его не толкнул на эту дорогу, но, разумеется, и не мешал».
Мало кто понимал устремления Максима. Двоюродный брат Петр Гапонович считал увлечение Белоруссией чудачеством, боялся, что Максим собьет с толку его сестру Анюту. Сам поэт стыдился, что почти не говорит по-белорусски. Но мысль о служении родине властно звала его. Белоруссия стала страной обетованной, куда он должен вернуться, чтобы принести пользу народу.
Оригинал и копия[ред.]
Впервые Богданович приехал на родину в 20 лет. К тому времени он был известным белорусским поэтом, но почти не владел родным языком. Просил поправлять произношение, стыдился русизмов в стихах. Но при этом глубже многих понимал задачи национального возрождения.
Богданович шел к Белоруссии дальними путями, но тем сильнее любил ее. Изучать язык по словарям — что может быть труднее для поэта? Но он упорно двигался к цели. Поначалу в его белорусских стихах было много русизмов, зато русские пестрели белорусизмами. Главное — он был белорусом в душе.
Сравнение оригиналов стихов Богдановича с его переводами на русский показывает, что художником он был только на белорусском. В переводах исчезают выразительность интонаций, изящество образов, музыка стиха. Русский язык поэта лишен очарования оригиналов. В этом — загадка и чудо его творчества.
Еще и критик[ред.]
Богданович выступал и как критик, стремясь направить развитие молодой белорусской литературы. Призывал писателей расширять круг тем, не ограничиваться «причитаниями» о народной доле. Радовался, когда в стихах Купалы появлялись «красота природы и краса любви».
Поэт понимал, что литературе, наверстывающей упущенное, может повредить односторонность. «У нас каждое направление может иметь свою ценность», — утверждал он. Богданович хотел видеть белорусскую поэзию разнообразной, свободной, вышедшей на мировой уровень.
Он учил других и учился сам. Следил за литературным процессом, откликался на новое. Его критика была полна тонких наблюдений и метких оценок. Поэт видел дальше многих, освещал путь всей белорусской литературе.
В завоеванном царстве[ред.]
Первые стихи, обратившие внимание на Богдановича, относились к циклу «В зачарованном царстве». Их называли то декадентскими, то новаторскими. Но поэт не был ни декадентом, ни символистом. Он по-новому осваивал фольклор.
В цикле нет поэтизации язычества. Лешие и водяные у Богдановича жалки, дики, одиноки. Они изнемогают под гнетом темных сил. Им не хватает света разума, они томятся по человеку. Поэт показывает, как хаос уступает место гармонии, рождаемой мыслью.
Человек поначалу слит с природой, но потом выделяется из нее, становится ее душой и разумом. Он не теряет связи с природой, но это уже связь творческая. Поэт любуется красотой мира, немыслимой без человека.
Так, отталкиваясь от язычества, Богданович утверждает идеал личности, озаренной светом духа. В мифах он раскрывает современные идеи. Цикл органично вписан в его поэтический мир, где царит ясная гармония.
Мадонны[ред.]
Богдановичу не везло в любви. Почему? Он был достоин любви и умел любить. Но, видимо, причина крылась в особенностях его творческой натуры.
Поэта влекла вечная загадка женственности. Его идеал — Мадонна, дева-мать. Эта мечта воплотилась в цикле «Мадонны». Богданович узрел черты Мадонны и в простой деревенской девочке, и в барышне Веронике. Для него важна не внешняя красота, а душевный свет, целомудрие и жертвенность материнства.
Любовь к Анюте Гапонович стала очередной неудачей поэта. Эта девушка не могла понять его высоких порывов. Но Богданович винил не ее, а себя, свой дар провидеть в женщине то, чего в ней, быть может, нет. Трагедия художника — в вечном разладе мечты и яви.
Мадонны Богдановича — белорусские мадонны. Поэт перенес бессмертный образ Рафаэля на родную почву. В этом сказалось его умение претворять вселенские идеи в национальные формы. Не случайно цикл «Мадонны» он дополнил циклом «Любовь и смерть», где воспел подвиг материнства. В муках рождения для него слились любовь и страдание, жертва и искупление.
Искры из холодных камней[ред.]
Богданович — классик в высшем смысле слова. Он соединил в творчестве заветы Купалы и Коласа, но пошел дальше них. Его поэзия философична, аналитична, вбирает все богатство мира.
Поэт размышлял о природе творчества. Искусство для него — не копия жизни, а создание новой реальности. Поэт творит красоту, высекая «искры из грубых каменьев» бытия. Но этот труд требует жертв, «огня мучений». Богданович остро ощущал трагизм творчества.
Поэзия, по мысли Богдановича, рождается в борении духа. Он не принимал «кваканья» бездумных рифмачей, отстаивал строгую дисциплину стиха. Поэт — не гуляка праздный, а труженик. Но при этом Богданович признавал, что есть тайны, недоступные искусству.
Порой он сомневался в своем даре: «Не воротить, не разбудить былого чувства им, как мне вовек не оживить его стихом своим».
И все же поэт верил, что искусство нужно людям, как свет и тепло. Христос в «Апокрифе» говорит музыканту: «Ибо нет правды в том, кто говорит, что ты — лишний на земле. Истинно говорю я тебе: вот подойдет к нему (к крестьянину) час горечи — и чем он развеет свою печаль, кроме твоей песни?» Красота и польза неразделимы, как василек и колос, взращенные на одной ниве. Таков выстраданный вывод Богдановича.
Ошибался ли Богданович?[ред.]
В 1915 году Богданович заявил: «Белорусских стихов у нас еще не было, — были лишь стихи, написанные белорусским языком». Что он хотел этим сказать? Неужели отрекся от своего и чужого творчества?
Нет, Богданович не отрекался, он просто остро чувствовал потребность в новом искусстве, созвучном грозному времени. Шла мировая война, рушились судьбы, впереди маячили великие потрясения. Поэт опасался, что литература в прежнем виде не сможет принести пользу народу в час испытаний.
Выход он видел в создании национального героического эпоса, который вобрал бы в себя все богатство народной культуры. Богданович хотел облечь фольклор в совершенные литературные формы и вернуть народу его же духовные сокровища. Так родились его стихи «белорусского склада» — «Максим и Магдалена», «Стратим-лебедь» и другие.
Это была не стилизация, а смелый творческий эксперимент. Поэт как бы восполнял пробел в истории, заново творил эпос, которого белорусы были лишены. Он опирался на фольклор, но свободно обращался с материалом, подчиняя его законам искусства. Богданович блестяще решил свою задачу, обогатив белорусскую поэзию новыми жанрами и образами.
Путь, на который он звал, не был единственным. Сам поэт предупреждал, что нельзя забывать уроки мировой культуры. Но в тот исторический момент обращение к народным истокам было необходимо и плодотворно. Вскоре и Купала напишет свою «Бондаровну», следуя заветам Богдановича.
Апология[ред.]
Да, Богданович знал и творческие неудачи, и горечь непризнания. Он, как и все, платил дань несовершенству тогдашнего литературного языка. Но все это меркнет перед силой и красотой его поэзии, перед подвигом его недолгой жизни.
Богданович никогда не стоял в стороне от магистрального пути литературы. Напротив, именно он во многом определял этот путь. Поэт соединял в себе дарования Купалы и Коласа, но шел дальше их. Он раздвигал границы белорусского искусства, выводил его на мировую арену.
Без Богдановича не было бы нашей поэзии в ее нынешнем виде. Его лаконизм, емкость образов, умение видеть главное — бесценный дар потомкам. Поэт успел так много, но мог бы свершить еще больше, если бы не ранняя смерть. Сколько замыслов унес он с собой!
А в далекой Ялте на его могиле цветут ирисы — цветы вечной красоты и печали.
За основу пересказа взят перевод П. Кобзаревского из сборника «Журавлиное небо» (М.: Известия, 1978).