Евгений Михайлович Богат начал переписываться с Константином Григорьевичем Кисилёвым после того, как получил от него письмо и поразился огромным пониманием его творчества. Кисилёв жил в Томашполе — посёлке городского типа. Когда-то Томашполь стоял на большой византийской дороге, которая шла по Днестру и дальше, на Киев. Кисилёв сообщил, что уже вышел на пенсию, был диспетчером автобазы сахарозавода, до того — на разных небольших должностях. Библиотека его насчитывала десять тысяч томов. До войны в ней было шестнадцать тысяч книг, но все они погибли.
Семьсот томов в библиотеке Кисилёва — с автографами писателей. Писать любимым авторам — Горькому, Фадееву, Твардовскому он начал давно. Полученные ответы перевернули его душу, его жизнь. Оказалось, что его письма важны для писателей. Постепенно он увлёкся литературоведением. Кисилёв сумел стать человеком, который нужен писателю как доброжелательный неожиданный друг.
Кисилёв учил людей читать. В его импровизированную школу уже ходили читатели второго поколения, то есть сыновья и дочери тех, кого Кисилёв начал учить читать несколько десятилетий назад. В понимании Кисилёва, научить читать — это научить жить, научить поверить в себя, во что-то лучшее в себе и потом никогда не жертвовать этим лучшим ради мимолётного успеха, отличать подлинное от фальшивого и видеть истину.
Кисилёв не только даёт читать книги, но и дарит их. Постоянному читателю, начальнику цеха на заводе продтоваров Дмитрию Лехалю, он подарил собрание сочинений Фейхвангера, книги Стефана Цвейга и Джека Лондона. Вечерами они с Дмитрием Лехалем вели долгие увлекательные разговоры о Толстом, Достоевском. Порой горячо спорили, например, о том, кто из французских классиков сегодня говорит больше сердцу и уму: Бальзак или Стендаль.
В небольшом городе человек, подобный Кисилёву, — фигура заметная, даже экзотическая. Относятся к нему неодинаково: кто-то видит лишь хорошее, большое; кто-то — забавное, мелочное. Пенсия у Кисилёва скромная, потому что всю жизнь он получал небольшую зарплату. И жил он тесно: одна комната, крохотная кухня — и десять тысяч томов.
Ради библиотеки и пошёл Кисилёв в жилищный отдел исполкома. Там его выслушали, и, казалось, поняли. Но переселения в новую, более просторную квартиру не произошло. В исполкоме его попросили написать завещание. Он должен был завещать библиотеку городу, и это условие его обидело. Даже не обидело, а опечалило то, что дали ему чётко понять: дорог не он сам, а его библиотека. Его ранила попытка насилия над «духом живым», над самым сокровенным — последней волей. И Кисилёв отказался от мысли о переезде, остался на старом месте. Но его жилище, хоть неказисто, открыто всем, кто хочет читать, думать, общаться. И люди любят этот дом, сырой и тесный.
Кисилёв, отказывая себе во всём, порой даже не обедая, ходил ежедневно в местный книжный магазин, где его уважали как книголюба, и возвращался домой с покупкой, и не было в эту минуту человека его счастливей.