В суде (Чехов)
Очень краткое содержание[ред.]
Уездный город N-ск, Российская империя, конец XIX века. В казённом коричневом доме проходило выездное заседание окружного суда. Судьи и прокурор равнодушно и быстро разбирали дела одно за другим.
Ровно в два часа началось слушание дела крестьянина, обвинявшегося в убийстве жены. Подсудимого привели в зал.
Его сопровождал маленький тщедушный солдат-конвойный. Секретарь зачитал обвинительный акт: 9 июня вечером жену Харламова нашли в сенях с пробитым черепом, рядом лежал топор. Николай исчез и объявился только через два дня — бледный, оборванный, дрожащий. Свидетели показали, что Харламов бил жену только в пьяном виде.
Подсудимый не признал вину. Когда ему показали топор, он заявил, что это не его топор, что его собственный топор потерял сын Прохор два года назад, когда ездил за дровами. Судьи не поверили Харламову. Тогда раздражённый подсудимый резко повернулся к конвойному:
Прошка, где топор? — вдруг спросил он грубым голосом, резко повернувшись к конвойному. — Где?.. Во всех головах молнией блеснула одна и та же страшная, невозможная мысль, мысль о могущей быть роковой случайности...
Все поняли, что конвойный — сын подсудимого. Никто не посмел взглянуть на лицо солдата. Председатель поспешил сказать, что разговаривать со стражей не дозволяется. Судебный пристав тихо вышел из зала. Через полминуты послышались глухие шаги — конвойного сменили.
Подробный пересказ[ред.]
Деление пересказа на главы — условное.
Уездный суд: атмосфера равнодушия и рутины[ред.]
В уездном городе N-ске в казённом коричневом доме, где размещались различные присутствия, в пасмурный осенний день заседало отделение окружного суда. Здание поражало своим унылым, казарменным видом и полным отсутствием комфорта. Внутри всё было сарайно и крайне непривлекательно.
Странно бывает видеть, как все эти изящные прокуроры, члены, предводители, делающие у себя дома сцены из-за лёгкого чада или пятнышка на полу, легко мирятся здесь с жужжащими вентиляциями...
Заседание началось в десятом часу с заметной спешкой. Дела сменяли одно другое и кончались быстро.
Дела замелькали одно за другим и кончались быстро, как обедня без певчих, так что никакой ум не смог бы составить себе цельного, картинного впечатления от всей этой пестрой, бегущей, как полая вода, массы лиц...
К двум часам было сделано многое: двоих присудили к арестантским ротам, одного привилегированного лишили прав и приговорили к тюрьме, одного оправдали, одно дело отложили. Председательствующий был не старым человеком с крайне утомлённым лицом и близоруким.
Дело Харламова: подсудимый и обвинительный акт[ред.]
Ровно в два часа председательствующий объявил к слушанию дело по обвинению крестьянина Николая Харламова в убийстве жены. Место защитника занял молодой безбородый кандидат на судебные должности в сюртуке со светлыми пуговицами. Подсудимый уже шёл к своей скамье.
За ним следовал маленький тщедушный солдатик с ружьём. У самой скамьи конвойный споткнулся и выронил ружьё, но тотчас поймал его на лету, сильно ударившись коленом о приклад. В публике послышался лёгкий смех. От боли или стыда солдат густо покраснел.
После обычного опроса подсудимого началось чтение обвинительного акта. Узкогрудый бледнолицый секретарь читал негромким густым басом, быстро, по-дьячковски. Ему вторила вентиляция, неугомонно жужжавшая за судейским столом, и в общем получался звук, придававший зальной тишине усыпляющий, наркотический характер.
Пасмурные окна, стены, голос секретаря, поза прокурора — всё это было пропитано канцелярским равнодушием и дышало холодом, точно убийца составлял простую канцелярскую принадлежность...
Свидетельские показания и вещественные доказательства[ред.]
Председатель о чём-то думал под жужжанье вентиляции и секретаря. Когда секретарь сделал передышку, он встрепенулся и спросил у соседа-члена, остановился ли тот у Демьянова. Товарищ прокурора, полный упитанный брюнет в золотых очках с красивой выхоленной бородой, сидел неподвижно и читал байроновского «Каина».
Защитник водил по столу тупым концом карандаша и думал. Его молодое лицо выражало неподвижную холодную скуку. Предстоящая речь его нисколько не волновала — по приказанию начальства, по шаблону он выпалит её перед присяжными, а потом снова поедет куда-нибудь в уезд читать новую речь.
Подсудимый сначала нервно покашливал, но скоро тишина и монотонность сообщились и ему. Он тупо-почтительно глядел на судейские мундиры и покойно мигал глазами. Судебная обстановка подействовала на него самым успокоивающим образом. Он не встретил здесь ни грозных лиц, ни негодующих взоров, ни громких фраз о возмездии.
Успокоившийся мужик не понимал, что к житейским драмам и трагедиям здесь так же привыкли и присмотрелись, как в больнице к смертям, и что именно в этом-то машинном бесстрастии и кроется весь ужас...
Когда секретарь кончил, председатель спросил подсудимого, признаёт ли он себя виновным в убийстве жены 9 июня. Харламов ответил отрицательно. Суд приступил к допросу свидетелей. Были допрошены две бабы, пять мужиков и урядник. Все показали одно и то же: Харламов жил со старухой хорошо, бил её только когда напивался. 9 июня старуха была найдена в сенях с пробитым черепом, около неё валялся топор. Николая не нашли, он исчез и через два дня сам явился в контору бледный, оборванный, с дрожью во всём теле.
Страшное открытие[ред.]
Последним был допрошен уездный врач, вскрывавший покойную. Председатель щурил глаза на его новую лоснящуюся чёрную пару и думал: «Зачем он сшил себе длинный сюртук, а не короткий?» Когда врач кончил, председатель предложил прокурору и защитнику задать вопросы. Защитник неожиданно зашевелился и спросил, можно ли по размерам раны судить о душевном состоянии преступника, находился ли подсудимый в состоянии аффекта. Председатель и прокурор только поглядели, но ничего не выразили их лица.
Суд занялся осмотром вещественных доказательств. Первым был осмотрен кафтан с бурым кровяным пятном на рукаве. Харламов показал, что дня за три до смерти старухи помогал Пенькову пускать кровь лошади и умазался. Однако Пеньков не помнил, чтобы Харламов присутствовал при кровопускании. Приступили к осмотру топора. Харламов заявил, что это не его топор, у него не было топора. Сосед показывал, что это именно топор Харламова.
Это систематическое недоверие раздражило и обидело Харламова. Он замигал глазами, на скулах выступили красные пятна. Он продолжал настаивать, что топор не его, что сын Прохор потерял топор года за два перед службой. Вдруг Харламов резко повернулся к конвойному и грубым голосом спросил: «Прошка, где топор? Где?»
Это было тяжёлое мгновение. Во всех головах молнией блеснула одна страшная, невозможная мысль о могущей быть роковой случайности, и ни один человек не рискнул взглянуть на лицо солдата. Всякий хотел не верить своей мысли и думал, что ослышался. Председатель поспешил сказать, что подсудимому не дозволяется говорить со стражей.
Никто не видел лица конвойного, и ужас пролетел по зале невидимкой, как бы в маске... Через полминуту послышались глухие шаги и звуки, какие бывают при смене часовых.
Все подняли головы и, стараясь глядеть так, как будто бы ничего и не было, продолжали своё дело...