Ариадна (Чехов)
Очень краткое содержание[ред.]
Российская империя, конец XIX века. На пароходе из Одессы в Севастополь московский помещик рассказал попутчику историю своей любви.
Он влюбился в соседку-помещицу, красивую и обаятельную девушку.
Она мечтала о богатстве и знатности, но была бедна. К ней приехал погостить друг её брата — весёлый разорившийся москвич. Ариадна уехала с ним за границу, и Шамохин последовал за ними. Он понял, что они любовники, но продолжал давать им деньги. Вскоре Ариадна рассорилась с любовником, и Шамохин стал её содержателем.
Я находился в положении того жадного, страстного корыстолюбца, который вдруг открыл бы, что все его червонцы фальшивы... всё это теперь смеялось надо мной и показывало мне язык.
Шамохин разочаровался в ней: она оказалась холодной, хитрой, жадной и чувственной. Он растратил отцовские деньги, заложил имение. Ариадна вернулась в Россию, где её ждал влюблённый в неё князь. Шамохин надеялся, что она выйдет за князя замуж, и он наконец освободится от неё.
Подробный пересказ[ред.]
Деление пересказа на главы — условное.
На пароходе: начало разговора о женщинах и любви[ред.]
На палубе парохода, шедшего из Одессы в Севастополь, к рассказчику подошёл довольно красивый господин с круглою бородкой, чтобы закурить. Он обратил внимание собеседника на немцев, сидевших около рубки, и заметил, что когда сходятся немцы или англичане, то говорят о ценах на шерсть и урожае, а русские — только о женщинах и высоких материях.
Господин представился московским помещиком Иваном Ильичом Шамохиным. Он продолжил свою мысль: русские так интеллигентны и важны, что изрекают одни истины и решают вопросы только высшего порядка. О женщинах же говорят так часто потому, что неудовлетворены.
Усадьба, Ариадна и безответная любовь[ред.]
Шамохин начал рассказывать свою историю. Его усадьба находилась в Московской губернии, на высоком берегу быстрой речки. Там был большой старый сад, цветники, пасека, огород, внизу река с кудрявым ивняком, а за лугом на холме — тёмный бор. Запашка была небольшая, но луга вместе с лесом давали около двух тысяч ежегодно. Первые три года после университета он прожил в деревне, хозяйничал и был сильно влюблён в одну необыкновенно красивую девушку.
Это была сестра его соседа, помещика Котловича, прогоревшего барина. У того в имении были ананасы, персики, громоотводы, фонтан, но ни копейки денег. Он лечил мужиков гомеопатией и занимался спиритизмом. Человек был деликатный, мягкий, но Шамохину не нравилась его наружность — высокий, толстый, белый, с маленькой головой и блестящими глазами.
Сестра же его была совсем из другой оперы. Когда Шамохин познакомился с ней, ей было уже двадцать два года. Она успела окончить институт и пожить в Москве у богатой тётки, которая вывозила её в свет. Его прежде всего поразило её редкое и красивое имя — Ариадна. Это была брюнетка, очень худая, тонкая, гибкая, стройная, чрезвычайно грациозная, с изящными благородными чертами лица.
Она покорила его в первый же день знакомства. Первые впечатления были так властны, что он до сих пор не расставался с иллюзиями.
По прекрасному лицу и прекрасным формам я судил о душевной организации, и каждое слово Ариадны, каждая улыбка восхищали меня, подкупали и заставляли предполагать в ней возвышенную душу.
Она была ласкова, разговорчива, весела, проста в обращении, поэтично верила в бога. Но своим недостаткам она могла придавать милые свойства. Если ей понадобилась новая лошадь, а денег нет, то можно продать что-нибудь или заложить, а если приказчик божился, что ничего нельзя, то можно содрать с флигелей железные крыши и спустить на фабрику. Любовь Шамохина была трогательна, и её скоро все заметили.
Сама Ариадна знала, что он её любит. Она часто приезжала к ним и проводила целые дни с ним и с отцом. Со стариком она подружилась, и он даже научил её кататься на велосипеде.
Его любовь, поклонение трогали Ариадну, умиляли её, и ей страстно хотелось быть очарованною и отвечать тоже любовью. Ведь это так поэтично! Но любить по-настоящему она не могла.
Любить по-настоящему, как я, она не могла, так как была холодна и уже достаточно испорчена. В ней уже сидел бес, который день и ночь шептал ей, что она очаровательна, божественна
Она воображала себя в будущем очень богатою и знатною, ей грезились балы, скачки, ливреи, роскошная гостиная, свой салон и целый рой графов, князей, посланников, знаменитых художников, и всё это поклоняется ей. Эта жажда власти и личных успехов расхолаживала людей, и Ариадна была холодна: и к нему, и к природе, и к музыке. Время шло, а посланников не было, Ариадна продолжала жить у брата, дела становились хуже, и ей не на что было покупать платья и шляпки.
Когда она жила в Москве, к ней сватался некий князь Мактуев, человек богатый, но совершенно ничтожный. Она отказала ему наотрез. Но теперь иногда её мучил червь раскаяния: зачем отказала.
Она мечтала о титуле, но в то же время не хотела упустить и Шамохина. Она старалась влюбиться, делала вид, что любит, и даже клялась в любви. Но он чувствовал, что у неё не хватает пороху. Однажды она обняла его порывисто и поцеловала — это произошло вечером, на берегу, — и он видел по глазам, что она его не любит, а обняла просто из любопытства. Он взял её за руки и проговорил в отчаянии:
Эти ласки без любви причиняют мне страдание! — Какой вы... чудак! — сказала она с досадой и отошла.
Приезд Лубкова и подготовка к отъезду[ред.]
По всей вероятности, прошёл бы ещё год-два, и он женился бы на ней, но судьба устроила их роман по-иному. К брату Ариадны приехал погостить его университетский товарищ Лубков, Михаил Иваныч, милый человек. Среднего роста, тощенький, плешивый, лицо благообразное, но не интересное, с жёсткими холёными усами, на шее гусиная кожа с пупырышками, большой кадык. Носил он пенсне на широкой чёрной тесьме, картавил.
Он был всегда весел, всё ему было смешно. Женился он необыкновенно глупо, двадцати лет, получил в приданое два дома в Москве, занялся ремонтом, разорился, и теперь его жена и четверо детей жили в «Восточных номерах», терпели нужду, и он должен был содержать их — и это ему было смешно. Ему было 36 лет, а жене уже 42 — и это тоже было смешно. Денег нужно было очень много, но дядя выдавал ему только по две тысячи в год, этого не хватало, и он по целым дням бегал по Москве и искал, где бы перехватить взаймы — и это тоже было смешно.
Приехал он к Котловичу, чтобы отдохнуть на лоне природы от семейной жизни. При нём и время стали проводить иначе. Шамохин был склонен к тихим удовольствиям: любил уженье рыбы, вечерние прогулки, собиранье грибов. Лубков же предпочитал пикники, ракеты, охоту с гончими. Он раза три в неделю затевал пикники, и Ариадна с серьёзным лицом записывала на бумажке устриц, шампанского, конфект и посылала Шамохина в Москву, не спрашивая, есть ли у него деньги.
Роман Ариадны с Лубковым и бегство Шамохина[ред.]
Лубков любил природу, но смотрел на неё как на нечто давно известное, стоящее неизмеримо ниже его и созданное только для его удовольствия. Однажды, увидев Ариадну, которая вдали шла с зонтиком, он кивнул на неё и сказал: «Она худа, и это мне нравится. Я не люблю полных». Это покоробило Шамохина. Он попросил не выражаться так при нём о женщинах. Потом как-то Лубков сказал: «Я заметил, вы Ариадне Григорьевне нравитесь. Удивляюсь вам, отчего вы зеваете».
Когда Шамохин и Ариадна удили пескарей, Лубков лежал рядом на песке и подшучивал над ним или учил, как жить. Он говорил: «Удивляюсь, как это вы можете жить без романа! Вы молоды, красивы, интересны, а живёте по-монашески». И когда ему надоедало их молчание, он уходил в дом, а она говорила, глядя сердито: «В самом деле, вы не мужчина, а какая-то размазня. Мужчина должен увлекаться, безумствовать, делать ошибки, страдать!»
Однажды утром к Шамохину явился брат Ариадны и выразил желание поговорить наедине. Он признался, что нечаянно прочёл письмо Лубкова к Ариадне. Из письма он узнал, что она в скором времени уезжает за границу, и Лубков тоже собирается с ней ехать. Он объясняется в любви, пишет Ариадне «ты». После этого разговора Шамохин не спал всю ночь, хотел застрелиться. Утром он написал пять писем и все изорвал, потом рыдал в риге, потом взял у отца денег и уехал на Кавказ, не простившись.
Письма Ариадны и поездка в Аббацию[ред.]
В Тифлисе Шамохин получил от отца письмо. Он писал, что Ариадна Григорьевна отбыла за границу с намерением прожить там всю зиму. Через месяц он вернулся домой. Была уже осень. Каждую неделю Ариадна присылала его отцу письма на душистой бумаге, очень интересные, написанные прекрасным литературным языком. Она очень подробно описывала, как ей нелегко было помириться с тёткой и выпросить у неё на дорогу тысячу рублей. Это излишество подробностей очень отдавало сочинённостью, и Шамохин понял, что никакой у неё спутницы не было.
Немного погодя и он получил от неё письмо. Она писала, что соскучилась по нему, по его красивым, умным, влюблённым глазам, дружески упрекала, что он губит свою молодость, кисне́т в деревне. И подписалась: «брошенная вами Ариадна». Потом дня через два другое письмо и подпись: «забытая вами». У него мутилось в голове. Любил он её страстно, снилась она ему каждую ночь, а тут ещё «брошенная», «забытая» — к чему это? Неизвестность мучила его, отравляла дни и ночи, стало невыносимо. Он не выдержал и поехал.
Жизнь с Ариадной в Италии: иллюзии и разочарования[ред.]
Ариадна звала его в Аббацию. Он приехал туда в ясный, тёплый день после дождя и остановился в том же громадном, похожем на казарму здании, где жили Ариадна и Лубков. Их не было дома. Он отправился в здешний парк. Аббация — это грязный славянский городишка с одною улицей, которая воняет и по которой после дождя нельзя проходить без калош. Тут есть тихая бухта, по которой ходят пароходы и лодки с разноцветными парусами, отсюда видны Фиуме и далёкие острова, покрытые лиловатою мглой, и это было бы картинно, если бы вид на бухту не загораживали отели нелепой мещанской архитектуры.
В сумерках показалась Ариадна, изящная и нарядная, как принцесса; за нею шёл Лубков, одетый во всё новое и широкое. Увидев Шамохина, она вскрикнула от радости и крепко жала ему руки, смеялась, и он тоже смеялся и едва не плакал от волнения. Начались расспросы: как в деревне, что отец, видел ли он брата. Потом они пошли в ресторан. Ариадна всё время смеялась, шалила и называла его милым, хорошим, умным. Так просидели они часов до одиннадцати и разошлись очень довольные.
На другой день Ариадна представила его русскому семейству: «сын известного профессора, наш сосед по имению». Она говорила Лубкову «вы» и, уходя спать, прощалась с ним так же, как с Шамохиным, «до завтра», и жили они в разных этажах — это подавало надежду, что всё вздор и никакого романа у них нет. И когда Лубков однажды попросил у него триста рублей взаймы, то он дал ему их с большим удовольствием.
Но вот пошли дожди, стало холодно. Они поехали в Италию, и Шамохин телеграфировал отцу, чтобы он прислал ему в Рим переводом рублей восемьсот. Они останавливались в Венеции, в Болонье, во Флоренции и в каждом городе непременно попадали в дорогой отель. Ели они ужасно много. Утром им подавали кофе с молоком. В час завтрак: мясо, рыба, какой-нибудь омлет, сыр, фрукты и вино. В шесть часов обед из восьми блюд. В девятом часу чай. Перед полуночью Ариадна объявляла, что она хочет есть, и требовала ветчины и яиц всмятку.
То же было и в Риме. Тут шёл дождь, дул холодный ветер. После жирного завтрака они поехали осматривать храм Петра и, благодаря их сытости и, быть может, дурной погоде, он не произвёл на них никакого впечатления. Пришли от отца деньги. Шамохин отправился получать их, помнит, утром. С ним пошёл и Лубков. Тот сказал: «Настоящее не может быть полным и счастливым, когда есть прошлое. Верите ли, у меня осталось только восемь франков, между тем, я должен послать жене сто и матери столько же. Для чего это нам продолжать разыгрывать из себя каких-то паинек? Ведь то, что она и я скрываем от прислуги и знакомых наши отношения, обходится нам в сутки лишних 10—15 франков».
Острый камень повернулся у Шамохина в груди. Неизвестности уже не было, всё уже было ясно для него, он весь похолодел, и тотчас же у него явилось решение: не видеть их обоих, бежать от них, немедленно ехать домой. Когда он считал полученные деньги, Лубков сказал: «Если вы не дадите мне тысячу франков взаймы, то я должен буду погибнуть». Шамохин дал ему, и тот тотчас же оживился. Придя в отель, Шамохин уложился и заплатил по счёту. Оставалось проститься с Ариадной.
Он постучался к ней. В её номере был утренний беспорядок: на столе тайная посуда, недоеденная булка, яичная скорлупа; сильный, удушающий запах духов. Постель была не убрана, и было очевидно, что на ней спали двое. Сама Ариадна недавно ещё встала с постели и была теперь во фланелевой блузе, не причёсанная. Он поздоровался, потом молча посидел минуту, пока она старалась привести в порядок свои волосы, и спросил, дрожа всем телом: «Зачем... зачем вы выписали меня сюда за границу?» По-видимому, она догадалась, о чём он думает; она взяла его за руку и сказала: «Я хочу, чтобы вы были тут. Вы такой чистый!» Ему стало стыдно своего волнения, своей дрожи. Он вышел, не сказавши больше ни слова, и час спустя уже сидел в вагоне.
Возвращение в Россию и продолжение связи[ред.]
Дома он застал сугробы и двадцатиградусный мороз. Он любил зиму, потому что в это время дома, даже в трескучие морозы, ему бывало особенно тепло. Только вот если нет в доме матери, сестры или детей, то как-то жутко в зимние вечера, и кажутся они необыкновенно длинными и тихими. В ту зиму, когда он вернулся из-за границы, вечера были длинные-длинные, он сильно тосковал и от тоски не мог даже читать.
Прежде он не любил гостей, теперь же бывал им рад, так как знал, что непременно будет разговор об Ариадне. Часто приезжал спирит Котлович, чтобы поговорить о сестре, и иногда привозил с собою своего друга князя Мактуева, который был влюблён в Ариадну не менее его. Сидеть в комнате Ариадны, перебирать клавиши её пианино, смотреть в её ноты — для князя было уже потребностью, он не мог жить без этого.
Наступила весна. Надо было ходить на тягу, потом сеять яровые и клевер. Было грустно, но уже по-весеннему: хотелось мириться с потерей. Работая в поле и слушая жаворонков, он спрашивал себя: не покончить ли уж сразу с этим вопросом личного счастья, не жениться ли на простой крестьянской девушке? Как вдруг в самый разгар работ получил письмо с итальянскою маркой. Ариадна писала, что она глубоко, бесконечно несчастна. Она упрекала его, что он не протянул ей руку помощи, а взглянул на неё с высоты своей добродетели и покинул её в минуту опасности. В заключение она умоляла его приехать и спасти её.
Опять его сорвало с якоря и понесло. Ариадна жила в Риме. Он приехал к ней поздно вечером и, когда она увидела его, то зарыдала и бросилась ему на шею. Они вместе поужинали и потом до рассвета катались по Риму, и всё время она рассказывала ему про своё житьё-бытьё. Он спросил, где Лубков. — «Не напоминайте мне про эту тварь! — крикнула она. — Он мне противен и гадок!» Она жила уже не в отеле, а на частной квартире из двух комнат. После того, как уехал Лубков, она задолжала своим знакомым около пяти тысяч франков, и приезд Шамохина в самом деле был для неё спасением.
«Будьте прежним дусей, любите меня немножко, — говорила Ариадна, склоняясь к нему. — Вы угрюмы и рассудительны, боитесь отдаться порыву и всё думаете о последствиях, а это скучно. Ну, прошу вас, умоляю, будьте ласковы!.. Мой чистый, мой святой, мой милый, я вас так люблю!» Он стал её любовником. По крайней мере, с месяц он был, как сумасшедший, испытывая один восторг.
Держать в объятиях молодое, прекрасное тело... чувствовать... что она тут, она, моя Ариадна, — о, к этому не легко привыкнуть! Но я все-таки привык и мало-помалу стал относиться... сознательно.
Прежде всего он понял, что Ариадна, как и прежде, не любила его. Но ей хотелось любить серьёзно, она боялась одиночества, а главное он был молод, здоров, крепок, она же была чувственна, как все вообще холодные люди, — и они оба делали вид, что сошлись по взаимной страстной любви. Жили они в Риме, в Неаполе, во Флоренции. Они всюду рекомендовались мужем и женой, богатыми помещиками, с ними охотно знакомились, и Ариадна имела большой успех.
Главным, так сказать, основным свойством этой женщины было изумительное лукавство.
Главным, так сказать, основным свойством этой женщины было изумительное лукавство. Она хитрила постоянно, каждую минуту... а как бы по инстинкту, по тем же побуждениям, по каким воробей чирикает
Она хитрила с ним, с лакеями, с портье, с торговцами в магазинах, со знакомыми; без кривлянья и ломанья не обходился ни один разговор, ни одна встреча. Нужно было войти в их номер мужчине — кто бы он ни был, гарсон или барон, — как она меняла взгляд, выражение, голос, и даже контуры её фигуры менялись. Она просыпалась каждое утро с единственною мыслью: «нравиться!» И это было целью и смыслом её жизни.
При той жизни, какую вели он и Ариадна, им много нужно было денег. Бедный отец высылал ему свою пенсию, все свои доходишки, занимал для него, где только можно было, и когда он однажды ответил «не имею», Шамохин послал ему отчаянную телеграмму, в которой умолял заложить имение. Немного погодя он попросил его взять где-нибудь денег под вторую закладную. То и другое отец исполнил безропотно и выслал ему все деньги до копейки.
Мало-помалу он охладел к ней и стал стыдиться их связи. Он не любил беременности и родов, но теперь уже мечтал иногда о ребёнке, который был бы хотя формальным оправданием этой их жизни. Надоел и он Ариадне. Кстати же люди, у которых она имела успех, были всё средние люди, посланников и салона по-прежнему не было, денег не хватало, и это оскорбляло её и заставляло рыдать, и она объявила ему, наконец, что, пожалуй, она не прочь бы и в Россию.
В Ялте: наблюдения за Ариадной и надежда на свободу[ред.]
И вот они едут не в деревню, а в Ялту, потом из Ялты на Кавказ. Теперь она может жить только в курортах. Ему бы теперь в деревню! Ему бы теперь работать, добывать хлеб в поте лица, искупать свои ошибки. Теперь он чувствует в себе избыток сил, и ему кажется, что, напрягши эти силы, он выкупил бы имение в пять лет. Но вот осложнение. Здесь не заграница, а Россия матушка, приходится подумать о законном браке. Конечно, увлечение уже прошло, любви прежней нет и в помине, но, как бы ни было, он обязан на ней жениться.
Шамохин, взволнованный своим рассказом, и рассказчик спускались вниз и продолжали говорить о женщинах. Было уже поздно. Оказалось, что они помещались в одной каюте. Шамохин говорил: «Пока только в деревнях женщина не отстаёт от мужчины, там она так же мыслит, чувствует и так же усердно борется с природой во имя культуры, как и мужчина».
Городская же, буржуазная, интеллигентная женщина давно уже отстала и возвращается к своему первобытному состоянию... женщина мало-помалу исчезает, на ее место садится первобытная самка.
Рассказчик спросил: зачем обобщать, зачем по одной Ариадне судить обо всех женщинах? Уже одно стремление женщин к образованию и равноправию полов, которое он понимал как стремление к справедливости, само по себе исключает всякое предположение о регрессивном движении. Но Шамохин едва слушал его и недоверчиво улыбался. Это был уже страстный, убеждённый женоненавистник, и переубедить его было невозможно. Рассказчику уже было скучно спорить и хотелось спать. Он повернулся лицом к стенке.
На другой день утром, когда они подходили к Севастополю, была неприятная сырая погода. Покачивало. Шамохин сидел с рассказчиком в рубке, о чём-то думал и молчал. Одна дама, молодая и очень красивая, та самая, которая в Волочиске сердилась на таможенных чиновников, остановилась перед Шамохиным и сказала ему с выражением капризного, избалованного ребёнка: «Жан, твою птичку укачало!»
Потом, живя в Ялте, рассказчик видел, как эта красивая дама мчалась на иноходце, и за ней едва поспевали какие-то два офицера, и как она однажды утром, во фригийской шапочке и в фартучке, писала красками этюд, сидя на набережной, и большая толпа стояла поодаль и любовалась ею. Познакомился и он с ней. Она крепко-крепко пожала ему руку и, глядя на него с восхищением, поблагодарила сладко-певучим голосом за то удовольствие, какое он доставляет ей своими сочинениями. «Не верьте, — шепнул рассказчику Шамохин, — она ничего вашего не читала».
Как-то перед вечером, когда рассказчик гулял по набережной, ему встретился Шамохин; в руках у него были большие свёртки с закусками и фруктами. «Князь Мактуев здесь! — сказал он радостно. — Вчера приехал с её братом-спиритом. Теперь я понимаю, о чём она тогда переписывалась с ним! Господи, — продолжал он, глядя на небо и прижимая свёртки к груди, — если у неё наладится с князем, то ведь это значит свобода, я могу уехать тогда в деревню, к отцу!» И он побежал дальше. «Я начинаю веровать в духов! — крикнул он рассказчику, оглядываясь. — Дух деда Илариона, кажется, напророчил правду! О, если бы!» На другой день после этой встречи рассказчик выехал из Ялты, и чем кончился роман Шамохина — ему неизвестно.