Воблу поймали, вычистили внутренности и повесили на веревочке вялиться. Возрадовалась вобла, что проделали с ней такую процедуру, и нет у неё теперь «ни лишних мыслей, ни лишних чувств, ни лишней совести».
Рассказчику неизвестно, «что именно разумела вяленая вобла под названием "лишних" мыслей и чувств», но он не может не согласиться, что в жизни, действительно завелось много лишнего.
Сущности этого лишнего никто ещё не называл по имени, но всякий смутно чувствует, что куда ни обернись - везде какой-то привесок выглядывает.
И каждый такой привесок надо «или в расчёт принять, или так его обойти, чтобы он и не подумал, что его надувают», что порождает одно только беспокойство.
Провялившись хорошенько, вобла убедилась, что в ней ничего, кроме молок не осталось, взбодрилась и потихоньку начала «гнуть свою линию». Стала она ещё солиднее и благонадёжнее, мысли у неё появились «резонные, чувства - никого не задевающие, совести - на медный пятак». День-деньской вобла «резонно об резонных делах калякает».
О том, что тише едешь, дальше будешь, что маленькая рыбка лучше, чем большой таракан, что поспешишь - людей насмешишь и т.п. А всего больше о том, что уши выше лба не растут.
Люди ходят сонные, ни за что взяться не умеют, ничему не радуются, ничем не огорчаются, а вобла успокоительно в уши им шепчет: «Потихоньку да полегоньку, двух смертей не бывает, одной не миновать...».
Затесавшись в ряды бюрократии, вобла на канцелярской тайне и на пустопорожних словах настаивала, «чтоб никто ничего не знал, никто ничего не подозревал, никто ничего не понимал, чтоб все ходили, как пьяные!». И все с ней соглашались. А уж без пустых слов никакие следы замести нельзя.
Никогда не нужно настоящих слов говорить, потому что из-за них изъяны выглядывают. А ты пустопорожнее слово возьми и начинай ими кружить. … Тогда изъяны стушуются сами собой, а останется одна воблушкина правда.
Забралась вобла и в ряды выбранных на общественную должность, которые раз и навсегда постановили: «Коли спрашивают - повергать! а не спрашивают - сидеть и получать присвоенное содержание..».
В обществе, к которому обращались поучения воблы, были и убёжденные люди, но преобладал пёстрые, совесть свою до дыр износившие, побывавшие за свою жизнь и поборниками ежовой рукавицы, и либералами, и западниками, и народниками, и социалистами. Убеждённые люди мучились, метались, вопрошали и, вместо ответа, видели перед собой запертую дверь. А пёстрые люди были рады-радехоньки, когда в ушах их раздались отрезвляющие слова вяленой воблы.
Поголовное освобождение от лишних мыслей, чувств и совести умилило даже клеветников и человеконенавистников.
Простая вобла, с провяленными молоками и выветрившимся мозгом, совершила такие чудеса консерватизма, о которых они и гадать не смели.
Утешало человеконенавистников лишь то, что именно их призывы помогли вобле успешно проводить свою мирно-возродительную пропаганду.
Чем старательнее выводились логические последствия, вытекающие из воблушкиной доктрины, тем чаще возникал вопрос: "А дальше что?". Хоть и провялили воблу, и внутренности вычистили, и мозг выветрили, а все-таки, в конце концов, ей пришлось торжествующей превратиться в заподозренную, из благонамеренной - в опасную либералку.
И вот однажды совершилось неслыханное злодеяние. Один из самых рьяных клеветников ухватил вяленую воблу под жабры, откусил у неё голову, содрал шкуру и у всех на виду слопал. Пёстрые люди смотрели, плескали руками и вопили: "Да здравствуют ежовые рукавицы!". Но История взглянула на дело иначе и втайне положила в сердце своём: "Годиков через сто я непременно всё это тисну!".