|
|
| Строка 1: |
Строка 1: |
| {{Пересказ | | {{Пересказ |
| | Название = | | | Название = Записки юного врача |
| | Автор = | | | Автор = Булгаков, Михаил Афанасьевич |
| | Жанр = | | | Жанр = рассказ |
| | Год публикации = | | | Год публикации = 1926 |
| | В двух словах = | | | В двух словах = Выпускник медицинского университета впервые делает операцию по ампутации ноги и спасает жизнь красивой девушке. |
| }} | | }} |
|
| |
|
| {{начало текста}} | | {{начало текста}} |
| | ''Рассказ написан от первого лица.'' |
|
| |
|
| {{конец текста}} | | 1917 год. Двадцатитрёхлетнего врача посылают работать в село Мурье. Сорок верст, отделяющих уездный город от Мурьевской больницы, доктор преодолевал ровно сутки, трясясь в телеге под мелким осенним дождём. |
| | |
| | {{цитата}} |
| | В порыве малодушия я проклинал шёпотом медицину и своё заявление, поданное пять лет тому назад ректору университета. |
| | {{/цитата}} |
| | |
| | Доктора выходит встречать человек в рваненьком пальтишке и сапожишках – здешний сторож. Молодой человек утверждает жену сторожа в должности кухарки, затем знакомится с персоналом - фельдшером и двумя акушерками. С удивлением он обнаруживает в больнице «богатейший инструментарий». Назначение многих инструментов доктору неизвестно – он не только не держал их в руках, но даже никогда не видел. В просторной палате больницы свободно помещается 40 человек, а аптека полна медикаментов. |
| | |
| | {{цитата}} |
| | В темноватых двух комнатах крепко пахло травами, и на полках стояло всё что угодно. Были даже патентованные заграничные средства, и нужно ли добавлять, что я никогда не слыхал о них ничего. |
| | {{/цитата}} |
|
| |
|
| Карточка пересказа
| | Всё это достал и выписал предыдущий врач больницы Леопольд Леопольдович. |
| Код
| |
| =Записки юного врача
| |
| =Булгаков,
| |
| Михаил Афанасьевич
| |
| =рассказ
| |
| =1926
| |
| В двух словах=
| |
| Выпускник медицинского
| |
| Университета впервые сделал
| |
| операцию ампутации ноги
| |
| девушке,и тем спас ей жизнь.
| |
|
| |
|
| | Поужинав и устроившись в кабинете, доктор обнаруживает третье достижение легендарного Леопольда: шкаф, битком набитый книгами по медицине на русском и немецком языке. |
|
| |
|
| | Ещё при распределении молодой человек просился вторым врачом, но его назначили главным и единственным, надеясь, что он освоится. Теперь доктор чувствует себя неуверенно. Он боится, что появится больной, которому нужна операция, и он не справится. Боится доктор и прочих серьёзных болезней, особенно родов с неправильным положением плода. Промучив себя страхами часа два, он начинает успокаиваться и осваиваться, ведь беды вроде гнойного аппендицита или грыжи могут и не добраться до глухой больницы. |
|
| |
|
| | В это время в кабинет влетает мужик «без шапки, в расстёгнутом полушубке, со свалявшейся бородкой, с безумными глазами» и на коленях умоляет доктора спасти единственную дочь. Девушка попала в мялку для льна. Доктор понял, что пропал. |
|
| |
|
| | В операционной всё готово. У красивой девушки с длинной светлой косой раздроблены ноги, и доктор отчаянно хочет, чтобы она умерла. Несмотря на своё желание, он начинает её спасать: велит вколоть камфары и приступает к операции. |
|
| |
|
| | {{цитата}} |
| | Сейчас мне придётся в первый раз в жизни на угасшем человеке делать ампутацию. И человек этот умрёт под ножом. |
| | {{/цитата}} |
|
| |
|
| | Доктор видел ампутацию один раз в жизни, ещё в университете, и теперь за него работает «здравый смысл, подхлёстнутый необычайностью обстановки». Он режет, пилит, зашивает и удивляется, что девушка всё ещё жива. Доктор ампутирует девушке одну ногу, вторую не трогает – боится, что она не дотянет до палаты. После операции одна из акушерок говорит, что новый доктор «был как Леопольд». Это высшая похвала. Смущённый доктор скрывает, что никогда не делал операций. Всю ночь он ждёт стука в дверь и сообщения о смерти пациентки. |
|
| |
|
| БУЛГАКОВ ,МИХАИЛ АФАНАСЬЕВИЧ
| | Два с половиной месяца спустя к доктору приходит девушка. У неё нет ноги, но она жива, и её отец счастлив. Доктор даёт девушке московский адрес, по которому она может заказать протез, а та дарит ему «длинное снежно-белое полотенце с безыскусственным красным вышитым петухом», которое она вышила ещё в больнице. Доктор его взял. |
|
| |
|
| Записки юного врача
| | {{цитата}} |
| Полотенце с красным петухом
| | И много лет оно висело у меня в спальне в Мурьеве, потом странствовало со мной. Наконец обветшало, стёрлось, продырявилось и исчезло, как стираются и исчезают воспоминания |
|
| | {{/цитата}} |
| Краткое содержание рассказа.1926.
| | {{конец текста}} |
| В двух словах: Выпускник медицинского университета впервые сделал операцию ампутации ноги девушке,и тем спас ей жизнь.
| |
| .
| |
|
| |
| Если человек не ездил на лошадях по глухим проселочным дорогам, то рассказывать мне ему об этом нечего: все равно он не поймет. А тому, кто ездил, и напоминать не хочу.
| |
| Сорок верст, отделяющих уездный город Грачевку от Мурьевской больницы, ехали мы с возницей моим ровно сутки. 17 сентября того же 17 го незабываемого года я стоял на битой, умирающей и смякшей от сентябрьского дождика траве во дворе Мурьевской больницы.В порыве малодушия я проклинал шепотом медицину и свое заявление, поданное пять лет тому назад ректору университета. Сверху в это время сеяло, как сквозь сито. … И вот едешь медленнее пешехода. Одно колесо ухает в яму, другое на воздух подымается, чемодан на ноги – бух… потом на бок, потом на другой, потом носом вперед, потом затылком. А сверху сеет и сеет, и стынут кости. Да разве я мог бы поверить, что в середине серенького кислого сентября человек может мерзнуть в поле, как в лютую зиму?! Ан, оказывается, может. Эй, кто тут? Эй! – закричал возница и захлопал руками, как петух крыльями. – Эй, доктора привез!
| |
| Тут в темных стеклах фельдшерского домика показались лица, прилипли к ним, хлопнула дверь, и вот я увидел, как заковылял по траве ко мне человек в рваненьком пальтишке и сапожишках. Он почтительно и торопливо снял картуз, подбежал на два шага ко мне, почему то улыбнулся стыдливо и хриплым голоском приветствовал меня:
| |
| – Здравствуйте, товарищ доктор.
| |
| – Кто вы такой? – спросил я.
| |
| – Егорыч я, – отрекомендовался человек, – сторож здешний. Уж мы вас ждем, ждем…
| |
| Не имея возможности защищаться от всегдашних снисходительных и ласковых улыбок при помощи очков, я старался выработать особую, внушающую уважение, повадку. Говорить пытался размеренно и веско, порывистые движения по возможности сдержать, не бегать, как бегают люди в двадцать три года, окончившие университет, а ходить. Выходило все это, как теперь, по прошествии многих лет, понимаю, очень плохо.
| |
| Еще в состоянии окоченения я успел произвести целый ряд действий, которых потребовала сама жизнь. Востроносая Аксинья, жена Егорыча, была утверждена мною в должности моей кухарки. Вследствие этого и погиб под ее руками петух. Его я должен был счесть. Я со всеми перезнакомился. Фельдшера звали Демьян Лукич, акушерок – Пелагея Ивановна и Анна Николаевна. Я успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в ней богатейший. При этом с тою же ясностью я вынужден был признать (про себя, конечно), что очень многих блестящих девственно инструментов назначение мне вовсе неизвестно. Я их не только не держал в руках, но даже, откровенно признаюсь, и не видел.
| |
| – Гм, – очень многозначитально промычал я, – однако у вас инструментарий прелестный. Гм…
| |
| – Как же с, – сладко заметил Демьян Лукич, – это все стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. Он ведь с утра до вечера оперировал.
| |
| Тут я облился прохладным потом и тоскливо поглядел на зеркальные сияющие шкафики.
| |
| Засим мы обошли пустые палаты, и я убедился, что в них свободно можно разместить сорок человек.
| |
| – У Леопольда Леопольдовича иногда и пятьдесят лежало, – утешал меня Демьян Лукич, а Анна Николаевна, женщина в короне поседевших волос, к чему то сказала:
| |
| –
| |
| Затем мы спустились в аптеку, и сразу я увидел, что в ней не было только птичьего молока. В темноватых двух комнатах крепко пахло травами, и на полках стояло все что угодно. Были даже патентованные заграничные средства, и нужно ли добавлять, что я никогда не слыхал о них ничего.
| |
| – Леопольд Леопольдович выписал, – с гордостью доложила Пелагея Ивановна.
| |
| «Прямо гениальный человек был этот Леопольд», – подумал я и проникся уважением к таинственному, покинувшему тихое Мурье, Леопольду.
| |
| Человеку, кроме огня, нужно еще освоиться. Петух был давно мною съеден, сенник для меня набит Егорычем, покрыт простыней, горела лампа в кабинете в моей резиденции. Я сидел и, как зачарованный, глядел на третье достижение легендарного Леопольда: шкаф был битком набит книгами. Одних руководств по хирургии на русском и немецком языках я насчитал бегло около тридцати томов. А терапия! Накожные чудные атласы!
| |
| Надвигался вечер, и я осваивался.
| |
| «Я ни в чем не виноват, – думал я упорно и мучительно, – у меня есть дом, я имею пятнадцать пятерок. Я же предупреждал еще в том большом городе, что хочу идти вторым врачом. Нет. Они улыбались и говорили: „освоитесь“. Вот тебе и освоитесь. А если грыжу привезут? Объясните, как я с ней освоюсь? И в особенности, каково будет себя чувствовать больной с грыжей у меня под руками? Освоится он на том свете (тут у меня холод по позвоночнику)…
| |
| А гнойный аппендицит? Га! А дифтерийный круп у деревенских ребят? Когда трахеотомия показала? Да и без трахеотомии будет мне не очень хорошо… А… а… роды! Роды то забыл! Неправильные положения. Что ж я буду делать? А? Какой я легкомысленный человек! Нужно было отказаться от этого участка. Нужно было. Достали бы себе какого нибудь Леопольда».
| |
| В тоске и сумерках я прошелся по кабинету. Когда поравнялся с лампой, уважал, как в безграничной тьме полей мелькнул мой бледный лик рядом с огоньками лампы в окне.
| |
| «Я похож на Лжедмитрия», – вдруг глупо подумал я и опять уселся за стол.
| |
| Часа два в одиночестве я мучил себя и домучил до тех пор, что уж больше мои нервы не выдерживали созданных мною страхов. Тут я начал успокаиваться и даже создавать некоторые планы.
| |
| Так с… Прием, они говорят, сейчас ничтожный. В деревнях мнут лен, бездорожье… «Тут тебе грыжу и привезут, – бухнул суровый голос в мозгу, – потому что по бездорожью человек с насморком (нетрудная болезнь) не поедет, а грыжу притащат, будь покоен, дорогой коллега доктор».
| |
| Голос был неглуп, не правда ли? Я вздрогнул.
| |
| «Молчи, – сказал я голосу, – не обязательно грыжа. Что за неврастения? Взялся за гуж, не говори, что не дюж».
| |
| «Назвался груздем, полезай в кузов», – ехидно отозвался голос.
| |
| Как он влетел, я даже не сообразил. Помнится, болт на двери загремел, Аксинья что то пискнула. Да еще за окнами проскрипела телега.
| |
| Он без шапки, в расстегнутом полушубке, со свалявшейся бородкой, с безумными глазами.
| |
| Он перекрестился, и повалился на колени, и бухнул лбом в пол. Это мне.
| |
| «Я пропал», – тоскливо подумал я.
| |
| – Что вы, что вы, что вы! – забормотал я и потянул за серый рукав.
| |
| Лицо его перекосило, и он, захлебываясь, стал бормотать в ответ прыгающие слова: – Господин доктор… господин… единственная, единственн… единственная! – выкрикнул он вдруг по юношески звонко, так что дрогнул ламповый абажур. – Ах ты, господи… Ах… – Он в тоске заломил руки и опять забухал лбом в половицы, как будто хотел разбить его. – За что? За что наказанье?.. Чем прогневали?
| |
| – Что? Что случилось?! – выкрикнул я, чувствуя, что у меня холодеет лицо.
| |
| Он вскочил на ноги, метнулся и прошептал так:
| |
| Он стих и шепотом, как будто по секрету, сказал мне, и глаза его стали бездонны:
| |
| – В мялку попала…
| |
| – В мялку… в мялку?.. – переспросил я – что это такое?
| |
| – Лен, лен мяли… господин доктор… – шепотом объяснила Аксинья, – мялка то… лен мнут…
| |
| «Вот начало. Вот. О, зачем я приехал!» подумал я.
| |
| – Кто?
| |
| – Дочка моя, – ответил он шепотом, а потом крикнул: – Помогите! – и вновь повалился, и стриженые его в скобку волосы метнулись на его глаза.
| |
| Лампа «молния» с покривившимся жестяным абажуром горела жарко, двумя рогами. На операционном столе, на белой, свежепахнущей, клеенке я ее увидел, и грыжа померкла у меня в памяти.
| |
| Светлые, чуть рыжеватые волосы свешивались со стола сбившимся засохшим колтуном. Коса была гигантская, и конец ее касался пола. Ситцевая юбка была изорвана, и кровь на ней разного цвета – пятно бурое, пятно жирное, алое. Свет «молнии» показался мне желтым и живым, а ее лицо бумажным, белым, нос заострен.
| |
| На белом лице у нее, как гипсовая, неподвижная, потухала действительно редкостная красота. Не всегда, не часто встретишь такое лицо.
| |
| Тут я вышел из оцепенения и взялся за ее пульс. В холодной руке его не было. Лишь после нескольких секунд нашел я чуть заметную редкую волну. Она прошла… потом была пауза, во время которой я успел глянуть на синеющие крылья носа и белые губы… Хотел уже сказать: конец… по счастью, удержался… Опять прошла ниточкой волна.
| |
| «Вот как потухает изорванный человек, – подумал я, тут уж ничего не сделаешь»
| |
| Но вдруг сурово сказал, не узнавая своего голоса:
| |
| – Камфары.
| |
| Тут Анна Николаевна склонилась к моему уху и шепнула:
| |
| – Зачем, доктор. Не мучайте. Зачем еще колоть. Сейчас отойдет… Не спасете.
| |
| Я злобно и мрачно оглянулся на нее и сказал:
| |
| – Попрошу камфары…
| |
| Так, что Анна Николаевна с вспыхнувшим, обиженным лицом сейчас же бросилась к столику и сломала ампулу.
| |
| Фельдшер тоже, видимо, не одобрял камфары. Тем не менее он ловко и быстро взялся за шприц, и желтое масло ушло под кожу плеча.
| |
| «Умирай. Умирай скорее, – подумал я, – умирай. А то что же я буду делать с тобой?»
| |
| – Сейчас помрет, – как бы угадал мою мысль, шепнул фельдшер. Он покосился на простыню, но, видимо, раздумал: жаль было кровавить простыню. Однако через несколько секунд ее пришлось прикрыть. Она лежала, как труп, но она не умерла. В голове моей вдруг стало светло, как под стеклянным потолком нашего далекого анатомического театра.
| |
| – Камфары еще, – хрипло сказал я.
| |
| И опять покорно фельдшер впрыснул масло.
| |
| «Неужели же не умрет?… – отчаянно подумал я. Неужели придется…»
| |
| Все светлело в мозгу, и вдруг без всяких учебников, без советов, без помощи я соображал – уверенность, что сообразил, была железной, – что сейчас мне придется в первый раз в жизни на угасшем человеке делать ампутацию. И человек этот умрет под ножом. Ах, под ножом умрет. Ведь у нее же нет крови! За десять верст вытекло все через раздробленные ноги, и неизвестно даже, чувствует ли она что нибудь сейчас, слышит ли. Она молчит. Ах, почему она не умирает? Что скажет мне безумный отец?
| |
| – Готовьте ампутацию, – сказал я фельдшеру чужим голосом.
| |
| Акушерка посмотрела на меня дико, но у фельдшера мелькнула искра сочувствия в глазах, и он заметался у инструментов. Под руками у него взревел примус.
| |
| Прошло четверть часа. С суеверным ужасом я вглядывался в угасший глаз, продымая холодное веко. Ничего не постиг. Как может жить полутруп? Капли пота неудержимо бежали у меня по лбу из под белого колпака, и марлей Пелагея Ивановна вытирала соленый пот. В остатках крови в жилах у девушки теперь плавал и кофеин. Нужно было его впрыскать или нет? На бедрах Анна Николаевна, чуть чуть касаясь, гладила бугры, набухшие от физиологического раствора. А девушка жила.
| |
| Я взял нож, стараясь подражать (раз в жизни в университете я видел ампутацию) кому то… Я умолял теперь судьбу, чтобы уж в ближайшие полчаса она не померла… «Пусть умрет в палате, когда я окончу операцию…»
| |
| За меня работал только мой здравый смысл, подхлестнутый необычайностью обстановки. Я кругообразно и ловко, как опытный мясник, острейшим ножом полоснул бедро, и кожа разошлась, не дав ни одной росинки крови. «Сосуды начнут кровить, что я буду делать?» – думал я и, как волк, косился на груду торзионных пинцетов. Я срезал громадный кус женского мяса и один из сосудов – он был в виде беловатой трубочки, – но ни капли крови не выступило из него. Я зажал его торзионным пинцетом и двинулся дальше. Я натыкал эти торзионные пинцеты всюду, где предполагал сосуды «Артериа… артериа… как, черт, ее?…» В операционной стало похоже на клинику. Торзионные пинцеты висели гроздьями. Их марлей оттянули кверху вместе с мясом, и я стал мелкозубой ослепительной пилой пилить круглую кость «почему не умирает?… Это удивительно… ох, как живуч человек!»
| |
| И кость отпала. В руках у Демьяна Лукича осталось то, что было девичьей ногой. Лохмы мяса, кости! Все это отбросили в сторону, и на столе оказалась девушка, как будто укороченная на треть, с оттянутой в сторону культей. «Еще, еще немножко… не умирай, – вдохновенно думал я, – потерпи до палаты, дай мне выскочить благополучно из этого ужасного случая моей жизни».
| |
| Потом вязали лигатурами, потом, шелкая колленом, я стал редкими швами зашивать кожу… но остановился, осененный, сообразил… оставил сток… вложил марлевый тампон… Пот застилал мне глаза, и мне казалось, будто я в бане…
| |
| Отдулся. Тяжело посмотрел на культю, на восковое лицо. Спросил:
| |
| – Жива?
| |
| – Жива… – как беззвучное эхо, отозвались сразу и фельдшер и Анна Николаевна.
| |
| – Еще минуточку проживет, – одними губами, без звука в ухо сказал мне фельдшер. Потом запнулся и деликатно посоветовал: – Вторую ногу, может, и не трогать, доктор. Марлей, знаете ли, замотаем… а то не дотянет до палаты… А? Все лучше, если не в операционной скончается.
| |
| – Гипс давайте, – сипло отозвался я, толкаемый неизвестной силой.
| |
| Весь пол был заляпан белыми пятнами, все мы были в поту. Полутруп лежал неподвижно. Правая нога была забинтована гипсом, и зияло на голени вдохновенно оставленное мною окно на месте перелома.
| |
| – Живет… – удивленно хрипнул фельдшер.
| |
| Затем ее стали подымать, и под простыней бы виден гигантский провал – треть ее тела мы оставили в операционной.
| |
| Затем колыхались тени в коридоре, шмыгали сиделки, и я видел, как по стене прокралась растрепанная мужская фигура и издала сухой вопль. Но его удалили. И стихло.
| |
| В операционной я мыл окровавленные по локоть руки.
| |
| – Вы, доктор, вероятно, много делали ампутаций? – вдруг спросила Анна Николаевна. – Очень, очень хорошо… Не хуже Леопольда…
| |
| В ее устах слово «Леопольд» неизменно звучало, как «Дуайен».
| |
| Я исподлобья взглянул на лица. И у всех – и у Демьяна Лукича и у Пелагеи Ивановны – заметил в глазах уважение и удивление.
| |
| – Кхм… я… Я только два раза делал, видите ли…
| |
| Зачем я солгал? Теперь мне это непонятно.
| |
| В больнице стихло. Совсем.
| |
| – Когда умрет, обязательно пришлите за мной, – вполголоса приказ я фельдшеру, и он почему то вместо «хорошо» ответил почтительно:
| |
| – Слушаю с…
| |
| Через несколько минут я был у зеленой лампы в кабинете докторской квартиры. Дом молчал.
| |
| Бледное лицо отражалось в чернейшем стекле.
| |
| «Нет, я не похож на Дмитрия Самозванца, и я, видите ли, постарел как то… Складка над переносицей… Сейчас постучат… Скажут «умерла"…
| |
| Да, пойду я и погляжу в последний раз… Сейчас раздастся стук…
| |
| * * *
| |
| В дверь постучали. Это было через два с половиной месяца. В окне сиял один из первых зимних дней.
| |
| Вошел он; я его разглядел только тогда. Да, действительно черты лица правильные. Лет сорока пяти. Глаза искрятся.
| |
| Затем шелест… на двух костылях впрыгнула очаровательной красоты одноногая девушка в широчайшей юбке, обшитой по подолу красной каймой.
| |
| Она поглядела на меня, и щеки ее замело розовой краской.
| |
| – В Москве… в Москве… – И я стал писать адрес – там устроят протез, искусственную ногу.
| |
| – Руку поцелуй, – вдруг неожиданно сказал отец.
| |
| Я до того растерялся, что вместо губ поцеловал ее в нос.
| |
| Тогда она, обвисая на костылях, развернула сверток, и выпало длинное снежно белое полотенце с безыскусственным красным вышитым петухом. Так вот что она прятала под подушку на осмотрах. То то, я помню, нитки лежали на столике.
| |
| – Не возьму, – сурово сказал я и даже головой замотал. Но у нее стало такое лицо, такие глаза, что я взял…
| |
| И много лет оно висело у меня в спальне в Мурьеве, потом странствовало со мной. Наконец обветшало, стерлось, продырявилось и исчезло, как стираются и исчезают воспоминания | |
