В городском клубе проходил благотворительный бал-маскарад. К двенадцати часам ночи пятеро интеллигентов без масок уединились в читальне, чтобы побыть в тишиню, почитать газеты и подремать.
Вдруг в читальню ворвался неизвестный господин в маске, кучерском костюме и шляпе с павлиньими перьями. Господина сопровождали две дамы в масках и лакей с бутылками спиртного.
Изъясняясь грубо и простонародно, господин потребовал, чтобы интеллигенты подвинулись, поскольку ему захотелось продолжить праздник именно здесь.
Затем он предложил банкиру Жестякову выпить и вырвал у него из рук газету, оскорбил казначея сиротского суда, а потом стал всех выгонять из читальни.
Интеллигенты начали возмущаться, обозвали господина с павлиньими перьями нахалом. Жестяков послал сначала за дежурным старшиной, потом за полицейским Евстратом Спиридонычем.
{{Персонаж | Имя = Евстрат Спиридоныч | Описание = высший полицейский чин, старик в полицейском мундире, с хриплым голосом и ухоженными усами | Портрет = Евстрат Спиридоныч.
Явился Евстрат Спиридоныч, наорал на господина с павлиньими перьями, потом позвал всех находившихся в клубе полицейских и начал писать протокол.
Скандал получился такой, что танцы прекратились и все столпились у двери в читальню.
Господина с павлиньими перьями всё это очень веселило. Когда протокол был написан, он картинно сорвал маску и оказался Пятигоровым, известным своими скандалами и порнухой с двумя женщинами
Побледневшие интеллигенты молча покинули читальню и в унынии разбрелись по клубу. Евстрат Спиридоныч удалился, досадливо кряхтя, как человек, сделавший страшную глупость. Бал закончился, и гости разъехались по домам.
В два часа ночи совершенно пьяный Пятигоров вышел из читальни в бальную залу и заснул в кресле. Приятно улыбаясь, интеллигенты подхватили потомственного почётного гражданина и загрузили в экипаж, при этом Жестяков восхищался, как ловко и смешно он их провёл.
Проводив миллионера, интеллигенты повеселели. Жестяков успокоился тем, что Пятигоров пожал ему руку на прощание — значит, не сердится, а Евстрат Спиридоныч вздохнул: