Без улыбок (Грекова)
Карточка пересказа Код
= Пересказ = Без улыбок = Грекова,Ирина =рассказ = 1975 В двух словах = Известного учёного,женщину, названную в рассказе М.М,, обвинили в «порочном направлении
в науке»..Благодаря сильному характеру,
поддержке друзей,она выдержала, победила, и вернулась в мир улыбок.
Ирина Грекова
Без улыбок
Краткое содержание рассказа.1975
В двух словах: Известного учёного,женщину,названную в рассказе М.М, обвинили в «порочном направлении в науке»..Благодаря сильному характеру,поддержке друзей,она выдержала,победила, и вернулась в мир улыбок.. .Повествование ведётся от первого лица.
.По делу о моей научной деятельности назначали Комиссию ,обсуждение через неделю.Всю эту неделю я ходила в Институт,хотя могла не ходить.Обстоятельства изменились.Раньше я жила в мире улыбок..
За одну ночь почти все они пропали.Сотрудники делали вид,что не туда идут, другие опускали глаза,чтобы не поздороваться, третьи здоровились,но не улыбались..Но я была не одинока..У меня было три друга:Худой,Чёрный и Лысый..Когда-то мы работали вместе,теперь разошлись по разным темам ,но дружба сохранилась.Сразу после проишествия все трое пришли ко мне.Если понадобится,готовы были поддержать меня.Я им сказала: -- Не знаю за собой никакой вины,но боюсь за тех, которые были ко мне сострадательны:: ужасно подумать,что они за человеколюбие свое могут получить неприятности. Худой спросил: - Откуда это? - Дневник Кюхельбекера,-ответила я.
Интерес ко всему сочиненному у меня с годами постепенно пропал..Зато повысился интерес к подлинному – мемуарам,дневникам,письмам…Может быть,это возрастная болезнь.,.всё меньше тянет на художественную литературу и всё, больше на документ.Худой объяснил – процент правды больше..
У меня оказался том «Русской старины» за 1875 г.В нём был дневник Вильгельма Кюхельбекера ,декабриста,поэта,наисанный им в крепости Свеаборг в 1831-1832гг.
Его арестовали в январе 1826 г. и заточили в один из казематов Петропавловской крепости.В разных крепостях Кюхельбекер содержался до конца 1835 г.Таким образом, он отбыл десять лет одиночного заключения из пятнадцати,положенных по приговору.
В «Русской старине» писали,что «Великий князь Михаил Павлович добился сокращения срока заключения Кюхельбекера на пять лет.Его отправили на поселение в Восточную Сибирь,в город Баргузин..Великий князь прислал узнику прекрасную медвежью шубу..
Дневник Кюхельбекера я читала каждый вечер перед сном и не могла с ним расстаться. Заключенный жил.Он писал об искусстве,науке,религии,наблюдал события на тюремном плацу.Изучал греческий язык,писал стихи..Как поэта Кюхельбекера, не прзнавали.Даже Пушкин: Вильгельм ,прочти свои стихи, Чтоб нам уснуть скорее.
Отдельные строки мне казались прекрасными:.
Но солнцев сонм, катящихся над нами, Вовеки на весах любви святой Не взвесить ни одной душе живой: Не весит Вечный нашими весами...
И почти ни слова - о своей судьбе, страданиях, надеждах - их нет. Только в одном-двух местах вдруг прорвется: "Боже мой! Когда конец? Когда конец моим испытаниям?" А дальше - опять спокойствие, размышление, стихи, сны.
Наконец пришёл назначенный день.. Вступительную речь я почти не слушала. Я знала ее заранее. Каждую фразу председателя я бы могла за него произнести. Это были УИ (условия игры) в чистом виде, без тонкостей. Первое слово дали Обтекаемому.Он не говорил, а вычислял,это был стандарт,сорт экстра. Для неискушенного ума он даже мог прозвучать чистосердечно, Артистизм сказывался в том, как он умел каждую фразу подпереть оговорками, чтобы в случае чего... Общий тон был взят чрезвычайно мягкий. В музыке это, вероятно, обозначалось бы "doice, con pieta" (нежно оплакивая).
Потом слово дали Раздутому. Он уже был накален, а теперь калился добела. Он кричал напряженно, цветисто, по-своему красноречиво, по-своему талантливо. Он страдал.. Он обливался потом. Негодование шло из него под большим давлением ..
- Я ей советую: откажитесь печатно от своих работ! Это будет благородный поступок.
И сел, уже окончательно. В поте лица, добыв свой хлеб
"Только бы выдержать", - думала я. Украдкой я вынула таблетку и проглотила, неловко ворочая языком. Не помогло, только стало еще суше во рту,
Каждая проработка (любого масштаба и значимости) имеет в основе чью-то личную заинтересованность.Кому-то хочется освободить место и посадить на него своего ставленника; другому позарез надо пролезть в академики; третий жаждет поддержать свой пошатнувшийся авторитет и так далее.
Дальше во мне все как-то спуталось. Помню, что меня ругали, с каким-то удивившим меня ожесточением, те самые, что улыбались мне ежедневно. Понятно, иначе их бы не назначили в Комиссию... Но я уже не слушала..
Два-три выступления были в мою пользу. Один весьма пожилой Рефератор подчеркивал мои высокие личные качества. Выходило, что, несмотря на ошибки - у кого их не бывает? - человек-то я совсем неплохой. - И вдобавок женщина, - сказал Рефератор, - а где наше рыцарство, товарищи?
"За" выступал мой второй ученик - молоденький, путаник., пытался защищать, не меня, а Дело. Раздутый опять начал гарцевать на стуле.
Неожиданно подвёл Первый ученик, моя главная надежда, козырной туз. Я сразу поняла, что этот туз бит. Сначала он вилял, не желая высказаться ни за, ни против. Слушать его было как пить из клистира: вода, но противно. Первый не выдержал. Он залепетал, обращаясь почему-то ко мне: - Видите, я вынужден признать свои ошибки в защите вас.
Тут они зашумели. Шум обрушился, как обильный грозовой дождь.Нарастая, зовом волка возник воющий голос Кромешного. Это уже было мне не по силам. Вой убивал меня - самым буквальным, физическим образом. Спотыкаясь о стулья, оступаясь на паркете, я добралась до двери и вышла.
Меня отпустило,как только я закрыла за собой дверь, . Отгороженный дверью вой слышался глуше. Мне жгло глаза. Я ненавидела эту подлую бабью слабость. Ненавидела все на свете жидкости, все слезы, все сопли, все слюни мира. Ненависть меня подкрепила. Дойдя до парадного входа, я была, слава богу, уже спокойна. На улице стояли три моих друга: Черный, Худой и Лысый. Пришли-таки.
Неожиданности продолжались; опубликовали мою статью, которая уже больше года лежала в Периодике, как: слишком дискуссионна...Но напечатали. Только бы никто не пострадал.
Заканчивалось превращение окружающего в мир без улыбок. Обтекаемый и еще несколько, на всякий случай, перестали здороваться.
Но, независимо от них, во мне поселилась тусклая тревога. Даже дома, она меня не отпускала. В отчаянии я хваталась за дневник Кюхельбекера, читаный-перечитаный,
Второе Обсуждение состояось, спустя месяца два после первого, В отличие от первого, оно было единодушным. Второй ученик молчал, я сама его об этом просила: жена, ребенок. Какие-то юные аспиранты осторожно высказались не в мою пользу. Пряча глаза, обвинительную речь произнес Седовласый. Обтекаемый признал мои и свои ошибки..
Опять гарцевал на стуле Раздутый, опять шаманил Кромешный, но все это было мельче, скучнее, чем в первый раз. Опять мне было предложено признать ошибки, и опять я их не признала. Я была спокойна, привела факты, но они пали в пустоту - никто меня не слушал. Хуже всего, что я сама себя не слушала. Мое внутреннее сознание уже не было цельным, словно бы моя правота осела, дала трещину.
Да, страшная вещь - общественное мнение. Пусть даже вынужденное, внушенное, но когда оно оборачивает всех против одного, одному трудно чувствовать себя правым.
Предстояла ещё одна волна - третья и решающая. Затишье перед этой волной выматывало душу, просто иногда нечем было дохнуть. Если бы я знала, чего ждать. Предполагать можно было что угодно.
Дефицит информации создает труса. Перед дырой неизвестности он цепенеет. Пытка неизвестностью - старый, испытанный прием. Оставляя нетронутым тело, он расшатывает душу... К тому же мне нечего было читать. Дневник я отдала Худому, который вцепился в него с жадностью шавки,.
Я не признала своих ошибок, это-то было исключено, но правда внутри у меня лежала на смертном одре.
Не знаю, что бы я делала в это страшное время, если бы не трое моих друзей. Встретиться с ними - напиться живой воды.
Я продолжала жить, и время шло.. Мир без улыбок стал привычным..Войдя в Институт, я быстро старалась прошмыгнуть коридором и скрыться. В работе наклевывалась новая идея, но медленно, вяло.
Наряду с этим в моей новой жизни были и свои радости. Я полюбила рано вставать и шла в Институт пешком через весь город. Утренний, деловой и скромный, он вставал, Каждый шёл и терпел и нёс свое, полагающееся ему, без шума.
И еще я поняла очень важное: то, что со мной происходит, - не горе. Люди помогали мне это понять.
По коридору навстречу мне шел Обтекаемый, и - о чудо! - на лице его была улыбка. Поравнявшись со мной, он остановился. - Поздравляю вас! Вы, конечно, уже читали? - Нет ещё, - ответила я. - Все-таки правда всегда возьмет верх, - сказал он. - Несмотря на все ваши усилия. - Вы ошибаетесь, М.М., уверяю вас, вы ошибаетесь! Я лично всегда вас защищал. Спросите кого угодно. - Мне не надо никого спрашивать. Я и сама все про вас понимаю. - Жалкий трус! Вы думаете, что можно всю жизнь просидеть между двух стульев? Он побледнел. - Вы не понимаете, М.М., - начал он бормотать, - вы ещё очень многого не знаете... Всё не так просто! К сожалению, я не могу вам всего сказать.. . Навстречу мне шли люди и улыбались. Человек - улыбка. Человек - улыбка. Всё не так просто.