Амок (Цвейг): различия между версиями

Материал из Народного Брифли
Перейти к:навигация, поиск
Нет описания правки
Нет описания правки
Строка 8: Строка 8:


{{Начало текста}}
{{Начало текста}}
В марте 1912 года, в Неаполе, при разгрузке в порту большого океанского парохода, происходит странный несчастный случай. Истинное объяснение этому случаю содержится в истории, рассказанной одним пассажиром парохода другому. Повествование ведётся от первого лица.


Я учился в Германии, стал хорошим врачом, работал в Лейпцигской клинике, ввёл в практику новое впрыскивание, о котором много писали в медицинских журналах того времени. В больнице я полюбил одну женщину, властную и дерзкую, которая обращалась со мной холодно и высокомерно. Из-за неё я растратил больничные деньги и разыгрался скандал. Мой дядя компенсировал недостачу, но моя карьера кончилась. В это время голландское правительство вербовало врачей для колоний и предлагало подъёмные. Я подписал контракт на десять лет и получил много денег. Половину я послал дяде, а вторую половину выманила у меня в портовом квартале одна особа, удивительно похожая на ту женщину из больницы. Без денег, без часов, без сожалений я покидал Европу, мечтая о лесах, одиночестве, тишине. Меня назначили не в город, где были люди, клубы, книги, газеты, гольф, а на глухой пост в восьми часах езды от ближайшего города. Кругом был лес, плантации, заросли и болота.
В марте 1912 года, в неаполитанском порту, во время разгрузки океанского парохода происходит странный несчастный случай. Истинное объяснение этому случаю содержится в истории, рассказанной одним пассажиром парохода другому. Повествование ведётся от первого лица.


В начале я занимался научными наблюдениями, собирал яды и оружие туземцев. Я один без помощников сделал операцию вице-президенту, сломавшему ногу в автомобильной аварии. Прошло семь лет с тех пор, как я приехал в эту проклятую страну. Она выедает душу, высасывает мозг из костей. Лихорадка подтачивала силы, хинин не помогал. Наступала лень, вялость. Европеец теряет свой моральный облик, пьянствует, курит опиум, погибает в этих жарких, влажных лесах. Появилась особого рода тропическая болезнь, лихорадочная бессильная тоска по родине. Однажды в мой дом пришла молодая красивая незнакомка. За сделку — тайное прерывание беременности и мой немедленный отъезд в Европу, она предложила крупный гонорар с выплатой по чеку в Амстердаме, компенсацию потери пенсии. Меня ошеломила её чисто коммерческая расчётливость. Совершенно уверенная в своей власти, она не просила, она меня оценила и хотела купить. Не зная меня, она распорядилась мной…Я чувствовал, что она ненавидит меня потому, что нуждалась во мне, а я стал ненавидеть её за то, что она не хотела просить, когда речь шла о жизни и смерти. У меня помутилось в голове, я обезумел от желания унизить её…Я сказал, что за деньги не буду этого делать, что она должна обратится ко мне не как к торгашу, а как к человеку, не только как к врачу, но и как к мужчине, тогда я помогу ей. Она с изумлением посмотрела на меня и с неописуемым презрением расхохоталась мне прямо в лицо, и бросилась к двери. Меня словно молнией опалило, моя сила была сломлена. Я невольно бросился к ней, хотел объяснить ей, умолять о прощении… всем существом рвался к ней, бежал за ней как сумасшедший… Но она уехала.
Я учился в Германии, стал хорошим врачом, работал в Лейпцигской клинике, ввёл в практику новое впрыскивание, о котором много писали в медицинских журналах того времени. В больнице я полюбил одну женщину, властную и дерзкую, которая обращалась со мной холодно и высокомерно. Из-за неё я растратил больничные деньги. Разыгрался скандал. Мой дядя компенсировал недостачу, но моя карьера кончилась.  


Но в тропиках все знают друг друга. Я узнал, что она живёт в главном районе города, что она жена крупного коммерсанта, очень богата, из хорошей английской семьи. Узнал, что её муж пробыл пять месяцев в Америке и в ближайшие дни должен приехать, чтобы увезти её в Европу. Меня мучила мысль: она беременна не больше двух или трёх месяцев…Мной словно овладела лихорадка…я уже не понимал самого себя…я как одержимый бежал вперёд. видел перед собой только одну цель…был в состоянии амока… «Амок — это бешенство, напоминающее собачье…припадок бессмысленной, кровожадной мономании, которую нельзя сравнить ни с каким другим видом алкогольного опьянения… Мне так и не удалось выяснить причину этой ужасной загадочной болезни… Одержимый амоком бросается из дома на улицу и бежит, бежит… Не слыша, не видя …пока его не пристрелят, как бешеную собаку, или он сам не рухнет на землю»
В это время голландское правительство вербовало врачей для колоний и предлагало подъёмные. Я подписал контракт на десять лет и получил много денег. Половину я послал дяде, а вторую половину выманила у меня в портовом квартале одна особа, удивительно похожая на ту женщину из больницы.  


Точно так же, с тем же ужасным, неподвижным взором, с тем же исступлением я ринулся вслед за этой женщиной…Я поставил на карту всё свое будущее и мчался, сам не зная зачем… В состоянии крайнего возбуждения, граничившего с безумием, я был человеком, гонимым амоком…Оставалось только три коротких дня, чтобы спасти её. Я знал, что должен оказать ей немедленную помощь, и не мог говорить с нею. Эта потребность просить прощения за моё необузданное поведение мучила меня. Моё неистовое и нелепое преследование испугало её. Я был совершенно уничтожен, я хотел только помочь ей. Но она этого не понимала.
Я покинул Европу без денег и сожалений. Меня назначили на глухой пост в восьми часах езды от ближайшего города, окружённый плантациями и болотами.


Я поехал к вице-резиденту и попросил немедленно перевести меня в город. Он сказал, что надо потерпеть, пока найдут мне замену, и пригласил вечером на приём у губернатора. Я пришёл на приём, увидел её…Она танцевала, улыбалась, а я знал, что это ложь лицемерие, уменье притворяться. Она боялась какой-нибудь моей неловкой выходки…она ненавидела меня за мою нелепую горячность…ненавидела больше смерти…Я пошёл в какие-то кабаки, напился, как человек, который хочет всё забыть. Но мне не удалось одурманить себя…Я знал, что эта надменная, гордая женщина не переживёт своего унижения перед мужем и перед обществом…Я написал ей письмо…я скулил, как побитый пёс, просил у неё прощения, называл себя сумасшедшим, преступником…умолял её довериться мне…Я обещал исчезнуть в тот же час из города, из колонии, умереть, если бы она пожелала…Я написал, что буду ждать до семи часов, и если не получу ответа, то застрелюсь. Это был ужасный день…я ждал, ждал…но так, как гонимый амоком делает всё — бессмысленно, тупо, с безумным, прямолинейным упорством. В четвёртом часу я получил записку: «Поздно! Но ждите дома. Может быть. я вас ещё позову». Позже ко мне пришёл её бой, его лицо, взгляд говорили о несчастье. На маленькой коляске мы помчались через европейскую часть горда в китайский квартал. Коляска остановилась перед грязным домишком, вросшем в землю. Я ворвался внутрь…
Вначале я занимался научными наблюдениями, собирал яды и оружие туземцев. Я один без помощников сделал операцию вице-президенту, сломавшему ногу в автомобильной аварии. Через семь лет из-за жары и лихорадки я почти потерял человеческий облик. У меня появилась особого рода тропическая болезнь, лихорадочная бессильная тоска по родине.  


Там, в тёмной комнате стоял запах водки и свернувшейся крови…там на грязной циновке…лежала она, корчась от боли…У неё был сильный жар…я сразу понял всё….Она бежала сюда от меня…дала искалечить себя…только потому, что боялась огласки…Только потому, что я …не пощадил её гордости, не помог ей сразу…потому, что смерти она боялась меньше, чем меня…
Однажды в мой дом пришла молодая красивая незнакомка. За сделку — тайное прерывание беременности и мой немедленный отъезд в Европу - она предложила крупный гонорар. Меня ошеломила её расчётливость. Совершенно уверенная в своей власти, она не просила меня, а оценила и хотела купить. Я чувствовал, что она нуждается во мне, и поэтому ненавидит меня. Я возненавидел её за то, что она не хотела просить, когда речь шла о жизни и смерти.


Она была изувечена неумелой, преступной рукой. и истекала кровью, а у меня не было ничего, чтобы остановить кровь, не было даже чистой воды…Я сказал, что нужно сейчас же в больницу….Но она из последних сил судорожно приподнялась и сказала: «Нет…нет…лучше смерть…чтобы никто не узнал…никто не узнал…Домой…домой!…».
У меня помутилось в голове от желания унизить её. Я сказал, что за деньги не буду этого делать. Она должна обратиться ко мне не как к торгашу, а как к человеку, тогда я помогу ей. Она с изумлением посмотрела на меня, презрительно расхохоталась мне в лицо, и бросилась к двери. Моя сила была сломлена. Я бросился за ней, чтобы умолять её о прощении, но не успел - она уехала.


Я понял…только за свою тайну, за свою честь боролась она…не за жизнь…Я повиновался. Бой принёс носилки мы уложили её. обессиленную…в лихорадке… и понесли сквозь ночную тьму домой. Я знал только ужасную истину, что помочь ей нельзя…К утру она ещё раз очнулась…Невнятно, с усилием она сказала «Поклянитесь мне…никто не узнает…поклянитесь!».Я поднял руку как для присяги. К утру настал конец….
В тропиках все знают друг друга. Я узнал, что она жена крупного коммерсанта, очень богата, из хорошей английской семьи и живёт в главном районе города. Её муж пробыл пять месяцев в Америке и в ближайшие дни должен приехать, чтобы увезти её в Европу. Меня мучила мысль: она беременна не больше двух или трёх месяцев. Мной овладела одержимость, состояние амока, «припадок бессмысленной, кровожадной мономании, которую нельзя сравнить ни с каким другим видом алкогольного опьянения». Причину этой болезни мне выяснить не удалось,


Мне было очень трудно объяснять людям, как женщина из высшего общества колонии, совершенно здоровая, танцевавшая накануне на балу у губернатора, лежит мёртвая в своей постели…Очень помог мне бой, надёжный слуга. Он вытер с пола следы крови, привёл всё в порядок. Решительность, с которой он действовал, вернула самообладание и мне. Я ждал прихода городского врача, освидетельствования тела, без чего нельзя было заключить в гроб её и вместе с ней её тайну.
Как «одержимый амоком бросается из дома на улицу и бежит, <…> пока его не пристрелят, как бешеную собаку, или он сам не рухнет на землю», так и я ринулся вслед за этой женщиной, поставив на карту всё своё будущее. Оставалось только три дня, чтобы спасти её. Я знал, что должен оказать ей немедленную помощь, и не мог поговорить с ней - моё неистовое и нелепое преследование испугало её. Я хотел только помочь ей, но она этого не понимала.


Я поехал к вице-президенту и попросил немедленно перевести меня в город. Он сказал, что надо подождать, пока мне найдут замену, и пригласил на приём у губернатора. На приёме я встретил её. Она боялась какой-нибудь моей неловкой выходки и ненавидела меня за мою нелепую горячность.


С большим трудом мне удалось уговорить городского врача дать ложное заключение о причине смерти — «паралич сердца». Я обещал ему уехать на этой неделе. Проводив его, я рухнул на пол у самой её постели…как падает в изнеможении гонимый амоком в конце своего безумного бега. Меня тронул за плечо бой, он сказал, что ОН хочет войти и видеть её. Я открыл дверь, передо мной стоял офицер, совсем юный, светловолосый, очень бледный и смущённый . Она подарила себя полуребёнку, чистому, нежному созданию..Перед постелью он упал на колени. Я поднял его и усадил в кресло. Он больше не стыдился и заплакал навзрыд. Он спросил: «Она наложила на себя руки? Кто-нибудь виноват в её смерти?». Я ответил, что никто не виноват. Судьба! Даже ему я не выдал тайны. Он не узнал, что она носила под сердцем ребёнка от него, что она хотела, чтобы я убил этого ребенка…Мы говорили только о ней в эти дни, пока я скрывался у него, потому, что меня разыскивали. Её муж приехал, когда гроб был уже закрыт…он не хотел верить официальной версии.. Я прятался, четыре дня не выходил из дому…Её возлюбленный купил для меня под чужим именем место на пароходе, чтобы я мог бежать. Ночью я прокрался на палубу, чтобы никто меня не узнал.
Я пошёл в кабак и напился, как человек, который хочет всё забыть, но мне не удалось одурманить себя. Я знал, что эта гордая женщина не переживёт своего унижения перед мужем и обществом, поэтому написал ей письмо, в котором просил у неё прощения, умолял её довериться мне и обещал исчезнуть в тот же час из колонии. Я написал, что буду ждать до семи часов, и если не получу ответа, то застрелюсь.  


Тогда, в полночь поднимали краном её гроб…И я должен был стоять тут же с безучастным видом, потому, что он, её муж, тоже был тут…он вёз тело а Англию… Может быть, он хотел произвести там вскрытие… «Но я ещё здесь…я сумею защитить её тайну…Ничего, ничего ему не узнать…»
Я ждал как гонимый амоком — бессмысленно, тупо, с безумным, прямолинейным упорством. В четвёртом часу я получил записку: «Поздно! Но ждите дома. Может быть. я вас ещё позову». Позже ко мне пришёл её слуга, лицо и взгляд которого говорили о несчастье. Мы помчались в китайский квартал, к грязному домишке. Там, в тёмной комнате стоял запах водки и свернувшейся крови, а на грязной циновке лежала она, корчась от боли и сильного жара. Я сразу понял, что она дала искалечить себя, чтобы избежать огласки.
 
Она была изувечена и истекала кровью, а у меня не было ни лекарств, ни чистой воды. Я сказал, что нужно ехать в больницу, но она судорожно приподнялась и сказала: «Нет… нет… лучше смерть… чтобы никто не узнал… Домой… домой!».
 
Я понял, что она боролась не за жизнь, а только за свою тайну и честь, и повиновался. Мы со слугой уложили её на носилки и понесли сквозь ночную тьму домой. Я знал, что помочь ей нельзя. К утру она ещё раз очнулась, заставила меня поклясться, что никто ничего не узнает, и умерла.
 
Мне было очень трудно объяснить людям, почему умерла здоровая, полная сил женщина, танцевавшая накануне на балу у губернатора. Очень помог мне её надёжный слуга, который с пола следы крови и привёл всё в порядок. Решительность, с которой он действовал, вернула самообладание и мне.
 
С большим трудом мне удалось уговорить городского врача дать ложное заключение о причине смерти — «паралич сердца». Я обещал ему уехать на этой неделе. Проводив его, я рухнул на пол у самой её постели, как падает гонимый амоком в конце своего безумного бега.
 
Вскоре слуга сообщил, что её хотят видеть. Передо мной стоял юный, светловолосый офицер, очень бледный и смущённый. Это бы отец её невыношенного ребёнка. Перед постелью он упал на колени. Я поднял его, усадил в кресло. Он заплакал навзрыд и спросил, кто виноват в её смерти. Я ответил, что виновата судьба. Даже ему я не выдал тайны. Он не узнал, что она была беременна от него и хотела, чтобы я убил этого ребёнка.
 
Следующие четыре дня я скрывался у этого офицера – меня разыскивал её муж, не поверивший официальной версии. Затем её возлюбленный купил для меня под чужим именем место на пароходе, чтобы я мог бежать. На пароход я пробрался ночью, неузнанный, и видел, как на борт поднимали её гроб – муж вёз её тело в Англию. Я стоял и думал, что в Англии могут провести вскрытие, но я сумею сохранить её тайну.
 
В итальянских газетах писали о том, что случилось в Неаполе. В ту ночь, в поздний час, чтобы не беспокоить печальным зрелищем пассажиров, с борта парохода спускали в лодку гроб с останками знатной дамы из голландских колоний. Матросы сходили по верёвочной лестнице, а муж покойной помогал им. В этот миг что-то тяжёлое рухнуло с верхней палубы и увлекло за собой в воду и гроб, и мужа, и матросов.
 
По одной версии, это был какой-то сумасшедший, бросившийся сверху на верёвочную лестницу. Матросов и мужа покойной спасли, но свинцовый гроб пошёл ко дну, и его не удалось найти. Одновременно появилась короткая заметка о том, что в порту прибило к берегу труп неизвестного сорокалетнего мужчины. Заметка не привлекла внимания.


В итальянских газетах писали о том, что случилось в Неаполе. В ту ночь, в поздний час, чтобы не беспокоить печальным зрелищем пассажиров, с борта парохода спускали в лодку гроб с останками знатной дамы из голландских колоний. Матросы сходили по верёвочной лестнице, а муж покойной помогал им. В этот миг что-то тяжёлое рухнуло с верхней палубы и увлекло за собой в воду и гроб, и мужа, и матросов. По одной версии, это был какой-то сумасшедший, бросившийся сверху на веревочную лестницу. Матросов и мужа покойной спасли, но свинцовый гроб тотчас же пошёл ко дну, и его не удалось найти. Одновременно появилась короткая заметка о том, что в порту прибило к берегу труп неизвестного сорокалетнего мужчины. Заметка не привлекла внимания…
{{Конец текста}}
{{Конец текста}}
[[Категория:новеллы]]
[[Категория:новеллы]]

Версия от 14:58, 9 января 2016

Амок
1922
Краткое содержание новеллы
Для этого пересказа надо написать микропересказ в 190—200 знаков.

В марте 1912 года, в неаполитанском порту, во время разгрузки океанского парохода происходит странный несчастный случай. Истинное объяснение этому случаю содержится в истории, рассказанной одним пассажиром парохода другому. Повествование ведётся от первого лица.

Я учился в Германии, стал хорошим врачом, работал в Лейпцигской клинике, ввёл в практику новое впрыскивание, о котором много писали в медицинских журналах того времени. В больнице я полюбил одну женщину, властную и дерзкую, которая обращалась со мной холодно и высокомерно. Из-за неё я растратил больничные деньги. Разыгрался скандал. Мой дядя компенсировал недостачу, но моя карьера кончилась.

В это время голландское правительство вербовало врачей для колоний и предлагало подъёмные. Я подписал контракт на десять лет и получил много денег. Половину я послал дяде, а вторую половину выманила у меня в портовом квартале одна особа, удивительно похожая на ту женщину из больницы.

Я покинул Европу без денег и сожалений. Меня назначили на глухой пост в восьми часах езды от ближайшего города, окружённый плантациями и болотами.

Вначале я занимался научными наблюдениями, собирал яды и оружие туземцев. Я один без помощников сделал операцию вице-президенту, сломавшему ногу в автомобильной аварии. Через семь лет из-за жары и лихорадки я почти потерял человеческий облик. У меня появилась особого рода тропическая болезнь, лихорадочная бессильная тоска по родине.

Однажды в мой дом пришла молодая красивая незнакомка. За сделку — тайное прерывание беременности и мой немедленный отъезд в Европу - она предложила крупный гонорар. Меня ошеломила её расчётливость. Совершенно уверенная в своей власти, она не просила меня, а оценила и хотела купить. Я чувствовал, что она нуждается во мне, и поэтому ненавидит меня. Я возненавидел её за то, что она не хотела просить, когда речь шла о жизни и смерти.

У меня помутилось в голове от желания унизить её. Я сказал, что за деньги не буду этого делать. Она должна обратиться ко мне не как к торгашу, а как к человеку, тогда я помогу ей. Она с изумлением посмотрела на меня, презрительно расхохоталась мне в лицо, и бросилась к двери. Моя сила была сломлена. Я бросился за ней, чтобы умолять её о прощении, но не успел - она уехала.

В тропиках все знают друг друга. Я узнал, что она жена крупного коммерсанта, очень богата, из хорошей английской семьи и живёт в главном районе города. Её муж пробыл пять месяцев в Америке и в ближайшие дни должен приехать, чтобы увезти её в Европу. Меня мучила мысль: она беременна не больше двух или трёх месяцев. Мной овладела одержимость, состояние амока, «припадок бессмысленной, кровожадной мономании, которую нельзя сравнить ни с каким другим видом алкогольного опьянения». Причину этой болезни мне выяснить не удалось,

Как «одержимый амоком бросается из дома на улицу и бежит, <…> пока его не пристрелят, как бешеную собаку, или он сам не рухнет на землю», так и я ринулся вслед за этой женщиной, поставив на карту всё своё будущее. Оставалось только три дня, чтобы спасти её. Я знал, что должен оказать ей немедленную помощь, и не мог поговорить с ней - моё неистовое и нелепое преследование испугало её. Я хотел только помочь ей, но она этого не понимала.

Я поехал к вице-президенту и попросил немедленно перевести меня в город. Он сказал, что надо подождать, пока мне найдут замену, и пригласил на приём у губернатора. На приёме я встретил её. Она боялась какой-нибудь моей неловкой выходки и ненавидела меня за мою нелепую горячность.

Я пошёл в кабак и напился, как человек, который хочет всё забыть, но мне не удалось одурманить себя. Я знал, что эта гордая женщина не переживёт своего унижения перед мужем и обществом, поэтому написал ей письмо, в котором просил у неё прощения, умолял её довериться мне и обещал исчезнуть в тот же час из колонии. Я написал, что буду ждать до семи часов, и если не получу ответа, то застрелюсь.

Я ждал как гонимый амоком — бессмысленно, тупо, с безумным, прямолинейным упорством. В четвёртом часу я получил записку: «Поздно! Но ждите дома. Может быть. я вас ещё позову». Позже ко мне пришёл её слуга, лицо и взгляд которого говорили о несчастье. Мы помчались в китайский квартал, к грязному домишке. Там, в тёмной комнате стоял запах водки и свернувшейся крови, а на грязной циновке лежала она, корчась от боли и сильного жара. Я сразу понял, что она дала искалечить себя, чтобы избежать огласки.

Она была изувечена и истекала кровью, а у меня не было ни лекарств, ни чистой воды. Я сказал, что нужно ехать в больницу, но она судорожно приподнялась и сказала: «Нет… нет… лучше смерть… чтобы никто не узнал… Домой… домой!».

Я понял, что она боролась не за жизнь, а только за свою тайну и честь, и повиновался. Мы со слугой уложили её на носилки и понесли сквозь ночную тьму домой. Я знал, что помочь ей нельзя. К утру она ещё раз очнулась, заставила меня поклясться, что никто ничего не узнает, и умерла.

Мне было очень трудно объяснить людям, почему умерла здоровая, полная сил женщина, танцевавшая накануне на балу у губернатора. Очень помог мне её надёжный слуга, который с пола следы крови и привёл всё в порядок. Решительность, с которой он действовал, вернула самообладание и мне.

С большим трудом мне удалось уговорить городского врача дать ложное заключение о причине смерти — «паралич сердца». Я обещал ему уехать на этой неделе. Проводив его, я рухнул на пол у самой её постели, как падает гонимый амоком в конце своего безумного бега.

Вскоре слуга сообщил, что её хотят видеть. Передо мной стоял юный, светловолосый офицер, очень бледный и смущённый. Это бы отец её невыношенного ребёнка. Перед постелью он упал на колени. Я поднял его, усадил в кресло. Он заплакал навзрыд и спросил, кто виноват в её смерти. Я ответил, что виновата судьба. Даже ему я не выдал тайны. Он не узнал, что она была беременна от него и хотела, чтобы я убил этого ребёнка.

Следующие четыре дня я скрывался у этого офицера – меня разыскивал её муж, не поверивший официальной версии. Затем её возлюбленный купил для меня под чужим именем место на пароходе, чтобы я мог бежать. На пароход я пробрался ночью, неузнанный, и видел, как на борт поднимали её гроб – муж вёз её тело в Англию. Я стоял и думал, что в Англии могут провести вскрытие, но я сумею сохранить её тайну.

В итальянских газетах писали о том, что случилось в Неаполе. В ту ночь, в поздний час, чтобы не беспокоить печальным зрелищем пассажиров, с борта парохода спускали в лодку гроб с останками знатной дамы из голландских колоний. Матросы сходили по верёвочной лестнице, а муж покойной помогал им. В этот миг что-то тяжёлое рухнуло с верхней палубы и увлекло за собой в воду и гроб, и мужа, и матросов.

По одной версии, это был какой-то сумасшедший, бросившийся сверху на верёвочную лестницу. Матросов и мужа покойной спасли, но свинцовый гроб пошёл ко дну, и его не удалось найти. Одновременно появилась короткая заметка о том, что в порту прибило к берегу труп неизвестного сорокалетнего мужчины. Заметка не привлекла внимания.