Раньше Иваныч любил рыбачить и часто ездил к реке.
Там, напротив древнего кургана, река делала очень крутой поворот. Обратно-круговое течение создало сильный водоворот и вырыло в этом месте глубочайшую яму, в которую не заплывали даже гуси. На дне этой ямы жил «матёрый хозяин-сом».
Однажды Иваныч застал у своего шалаша «за тайным рыбацким делом» Акимыча.
Старик хотел изловить матёрого сома и попросил у Иваныча крючков. Тот отсыпал самых крупных, но Акимыч их забраковал — слишком малы для хозяина ямы.
Иваныч так и не узнал, словил ли Акимыч сома. По разным причинам он перестал ездить к реке, лишь через несколько лет наведался в те места и не узнал их. Некогда быстрая и чистая река обмелела и заросла дурной травой. Исчезли придонные течения-быстрины, где так хорошо ловилась рыба.
Ныне всё это… приволье ощетинилось кугой и пиками стрелолиста, а всюду, где пока свободно от трав, прёт чёрная донная тина, раздобревшая от избытка удобрений, сносимых дождями с полей. Шаблон:/цитата
Страшная яма тоже исчезла. На её месте появился «грязный серый меляк, похожий на большую околевшую рыбину». Гуси, когда-то обходившие яму стороной, теперь чистили там перья.
Встретившийся Иванычу старик Акимыч горестно посмотрел на заросшую реку, махнул рукой и сказал: «И даже удочек не разматывай! Не трави душу. Не стало делов, Иваныч, не стало!». Вскоре и Акимыч ушёл с реки — исчез его «стародавний речной перевоз».
Раньше Иваныч и Акимыч часто коротали летние ночи в тростниковом шалаше. В разговорах выяснилось, что они оба воевали в третьей армии, освобождали белорусские и польские города. Даже ранило их в одном и том же месяце, только в госпитали попали разные.
Акимыча «ранило бескровно, но тяжело» — завалило в окопе взрывом фугасной бомбы. Даже теперь, десятки лет спустя, контузия напоминала о себе. От сильного волнения Акимыч внезапно терял дар речи, язык его намертво заклинивало, и несколько минут он беспомощно пытался заговорить, покрываясь холодным потом.
Набредя на обгорелые остатки шалаша, Иваныч испугался — уж не умер ли Акимыч. Но нет! Прошлой осенью он встретил старика возле новой школы — он куда-то торопился с лопатой на плече.
Иваныч поздоровался, но старик, бледный, с одеревеневшими губами, словно не признал старого знакомого. Видно, что-то сильно вывело его из себя и, как всегда, намертво «заклинило». Знаками Акимыч объяснил Иванычу, что теперь работает сторожем и садовником при школе.
Затем, досадливо дёрнув плечом, старик пошёл вдоль школьной ограды, Иваныч — за ним. Было начало тёплого, погожего октября, из-за школьной ограды пахло «хмельной яблочной прелью» и доносились голоса играющих в волейбол ребят. Это «создавало ощущение праздничности и радости бытия».
За углом школьной ограды Акимыч остановился и показал на большую куклу с ещё миловидным лицом и улыбкой на по-детски пухлых губах. Кукла лежала в грязном кювете, её светлые волосы были местами сожжены, глаза выдавлены, вместо носа — дыра, прожжённая сигаретой. С куклы сорвали платье, спустили трусики, и место, которое они прикрывали, тоже истыкали сигаретой.
К Акимычу вернулся дар речи, и он сказал, что это далеко не первая истерзанная кукла, которую он заметил. Старик часто ездил и в район, и в область, и везде видел искалеченных, выброшенных на помойку кукол. У Акимыча от такого сжималось сердце, он считал, что это у него с войны, где он «на всю жизнь нагляделся человечины».
Вроде и понимаешь: кукла. Да ведь облик-то человеческий. Иную так сделают, что и от живого дитя не отличишь. И плачет по-людски. И когда это подобие валяется растерзанное у дороги — не могу видеть. Шаблон:/цитата
Старика возмущало, что мимо таких кукол проходят влюблённые, провозят малышей в колясках, детишки пробегают, и ни у кого сердце не дрогнет, даже у учителей. Какой красоте и добру может научить учитель, если у него душа глуха и слепа!
Высказавшись, Акимыч побледнел. Иваныч понял, что старика «опять „заклинило“ и заговорит он теперь не скоро». Молча Акимыч вырыл глубокую, по пояс, могилку, выстлал дно свежим сеном, поправил на кукле трусики, бережно уложил её в яму и прикрыл остатками сена.
Снова взявшись за лопату, Акимыч вдруг шумно вздохнул и с болью сказал: «Всего не закопать…»