Если бы человечеству пришлось отчитаться «там, где-нибудь» о своих делах, ему достаточно было бы молча протянуть одну единственную книгу как высший результат своей духовной деятельности — роман Сервантеса «Дон Кихот». Столь неожиданное и удивительное заявление сделал однажды Достоевский. Он оценил выше всех творений книгу, полную юмора и смеха. Тургенев видел в этом смехе «примиряющую и искупляющую силу».
О Сервантесе сказано немало хороших слов. Люди в массе своей достаточно наделены чувством благодарности. Правда, при жизни великого человека они могут в рассеянности не заметить его, но в конце-концов они всё-таки спохватываются и награждают (пусть запоздало) настоящих сынов человечества. Раз оценив, они уже не расстаются с ними, и тогда благоговению их нет предела. Самые прославленные авторитеты оставили о писателе и его книге восторженные и красноречивые отзывы.
Стендаль признался, что встреча с этой книгой была, пожалуй, самым важным событием в его жизни. Тургенев интерпретировал Дон Кихота как героя, мученика, борца за вселенскую правду, будто и не было в книге Сервантеса насмешки над милым безумцем. Можно понять Тургенева. Его пугали базаровы, с их нарочито приземлённым практицизмом. Поэтому Тургенев осудил Гамлета и возвеличил Дон Кихота.
Много говорили о безумстве Дон Кихота. Да, он, конечно безумен, когда принимает ветряную мельницу за великана. Героизм сам по себе прекрасен. Но Дон Кихот не безумен, когда видит избиваемого мальчика и, движимый благородным порывом сострадания, бросается ему на помощь. Но почему вслед ему, когда он, довольный собой, удаляется на поиски новых подвигов, несутся проклятия спасённого им ребёнка? Здесь раскрывается перед нами, пожалуй, самое потрясающее открытие Сервантеса — противоречие между замыслом и исполнением, между актом и его результатом. Благими намерениями вымощена дорога в ад. Говорят, что это выражение изобрёл английский богослов XVII века. Хвала его уму! Но Сервантес жил раньше.
Сервантес судит строго. Он безжалостен к своему герою. Часто говорят, что Дон Кихот рассуждает мудро, только вот действия его смешны и нелепы. Да, писатель вложил в уста своего героя речи, которым позавидовали бы и семь мудрецов Греции. Но он красочно расписал и его фанфаронство и этим, конечно, казнил самонадеянность тех уникумов, которые, подобно Дон Кихоту, полагают, что они «ничьей юрисдикции не подлежат», что «их закон — меч, их юрисдикция — отвага, их уложения — собственная добрая воля».
Признайтесь, вы любите Дон Кихота, несмотря ни на что, вы прощаете ему все его безумства, вы любуетесь его «голубиной душой», благородством его порывов, его широким умом, он вам так же дорог, как и его оруженосцу, а ведь немало бед этот последний с ним натерпелся. Сервантес осмеял своего героя, но и возвеличил его. Здесь мы сталкиваемся с непостижимой, грандиозной диалектикой художественного образа.